Мандалян Наира Мгеровна, родилась в 1967 г. в Ереване. Закончила Ереванский Государственный университет, факультет славянской филологии. С 1993 года проживает в городе Абинске Краснодарского края, работает преподавателем литературы и культурологии (высшая категория).
Пишет стихи и прозу. Предлагаемый вниманию читателей рассказ основан на реальных фактах из истории семьи Наиры Мандалян.ВОЛКИ
Они не раз преграждали его путь. Они были так близко, что их дыхание касалось его лица. Их глаза, всегда полные ненависти, словно заглядывали в душу – хищные, ненасытные. И всякий раз ему оставалось только одно – бросаться им навстречу и выживать любой ценой. Ценой ярости и крови, своей и их – человечьей и волчьей.
Амаяк быстро превратился из нескладного подростка в крепкого рослого мужчину. Горный воздух, родниковая вода, нелегкий крестьянский труд сделали свое дело. Несмотря на юный возраст, он был выше ростом всех своих братьев, сильнее физически, да и характером отличался упрямым и непреклонным.
Страшное время саваном легло на горы и долины родной земли. Приближался кровавый 1915-й. Турецкие клинки опустошали села, бесконечными потоками в Стране рек потекла кровь.
Затерянное в горах селение доживало последние безоблачные дни. В один из таких дней Амаяк по обыкновению сгонял свою небольшую отару с зеленого плоскогорья, где пас овец уже несколько суток. Обогнув гору по узкой тропе, змейкой сползавшей к подножию, юноша бросил усталый взгляд на родное село. Вместо привычной мирной картины Амаяк увидел клубы черного дыма. До села было еще часа два пути спокойным ходом.
Оставив отару в укромном местечке, Амаяк бросился по склону домой. Первое, что он увидел, когда, прячась за горящие дома на окраине, пробрался к своему подворью, была пара турок, которые схватили кого-то и, громко переговариваясь, тащили свой трофей к ближайшему сараю.
Присмотревшись, Амаяк узнал дочь сельского кузнеца, тринадцатилетнюю Гаяне. Девочка извивалась всем своим худеньким тельцем, ее огромные глаза застыли в ужасе и немой мольбе. Один из турок крепко зажимал ей рот черной жилистой рукой, другой держал за ноги. В два бесшумных прыжка Амаяк оказался недалеко от них, за стеной того самого сарая, куда направлялись турки. Спрятавшись за стеной, он выждал, когда те войдут и бросился за ними. Скорее всего, два низкорослых турка так и не успели сообразить, как жертва выскользнула из их косматых лап, а сами они беспомощно повисли в воздухе. Нет, не успели, потому что Амаяк, схвативший обоих за шиворот, одним ударом друг об друга размозжил их бритые головы и швырнул безжизненные тела на землю.
Через пару минут он уже нес на руках сжавшуюся в комочек Гаяне, ласково утешал ее и среди дымящихся домов искал глазами живых односельчан. Турки, устроившие кровавую бойню, покинули село.
Несколько семей успели скрыться от внезапного налета головорезов, среди них Амаяк нашел своих. Вышедшие из укрытия в горах люди принялись оплакивать и хоронить убитых. А маленькая Гаяне, к которой только через неделю после перенесенного вернулся дар речи, всю жизнь несла, как негасимую свечу, молитву за своего спасителя. Через несколько лет она стала крестной матерью его первенца. Но все это было потом, после того, как вновь пришли они. Волки.
В соседнем селе, недалеко от теперешнего Гюмри, жила зажиточная крестьянская семья. Несколько сотен упитанных овец каждый вечер белоснежным руном скатывались к родному подворью, и все знали, чье это стадо. Абрамяны жили обособленно, мало общались с соседями, вызывая у одних уважение, у других – нестерпимую зависть. Детей в семье было немного, всего трое. Старшие сыновья уже не уступали в трудолюбии отцу, который был умелым домоправителем. Многие пытались заводить дружбу с этим семейством, но почти никому это не удавалось, - не потому, что Абрамяны были злы или замкнуты, - у них просто не было времени на праздные встречи и пересуды. Все менялось лишь тогда, когда у кого-то случалась беда или, напротив, когда наступали большие праздники. Тогда вся семья проявляла участие и помогала страдающим, а в праздники женщины готовили толму и пекли лаваш на полсела, щедро угощали всех приходящих.
Главной ценностью семьи было не ее богатство и не радушие хозяев. Все считали самым дорогим сокровищем этого дома ее – стройную как хрупкая лоза и недосягаемую как предрассветное облако, дочь Вачагана - Анаит. Ей было уже семнадцать и многие мечтали о такой невесте. К Абрамянам зачастили сваты из ближайших и отдаленных сел, были даже городские. Непреклонный отец, души не чаявший в своем «горном цветке», всегда находил предлог для отказа. И даже увещевания жены, которая пыталась урезонить его, говоря, что дочке с таким отцом недолго и в девках просидеть весь свой век на тахте, нисколько не действовали на него. А сама Анаит, девушка веселая и живая, выросшая с двумя братьями и разделявшая все их мальчишеские проказы, синяки и ссадины, словно превратилась в ледяную статую. Никто никогда не видел ее слез, не слышал ее смеха, она казалась безучастной ко всему. Такая перемена произошла в ней с той минуты, когда бедный пастух из соседней деревни ворвался в ее умиротворенную жизнь.
Амаяк увидел девушку случайно. В самый разгар Вардевора, когда молодежь из окрестных сел носилась за всеми, кто попадался на пути, и с буйным весельем обливала водой каждого, он вдруг получил свою порцию ледяной прохлады, но только не от выплеснутых из чьего-то ведра прозрачных брызг, а от пронзившего все его существо, взгляда черных, околдовывающих глаз. До этого дня все намеки отца и матери на то, что неплохо было бы привести в дом невестку, натыкались лишь на почтительное молчание или шутки Амаяка. До женитьбы ли было ему? Время было нелегкое, да и планы на будущее, казавшиеся родным слишком заоблачными, для него имели реальную цену и вес.
Все нарушила она. Тем больнее отдавалось в нем осознание того, что он пока ничем не заслужил такого дара; тем очевиднее понималось, что ее отец, отвергнувший столько именитых женихов, и на порог его не пустит. С того жаркого Вардевора до самой зимы Амаяк сделал пару попыток добиться прекрасной Анаит: работал на измор, засылал самых уважаемых сватов из своего села с дорогими подарками, но все тщетно. Анаит так и оставалась для него неприступной, как сверкающий снег араратских вершин.
Любовь бродила в сердце молодым игристым вином. Неистовая страсть, томившаяся долгие месяцы под спудом терпеливого ожидания, готова была лавой вырваться наружу.
Начало февраля – самое снежное время в горах. В тот год снега выпало особенно много, он лежал повсюду пышным метровым одеялом, напоминая мытую овечью шерсть, которую летом женщины взбивали гибкими прутьями в молочно-белую пену. В такую погоду мало кто решался на дальние поездки, слишком злы были голодные волки, бродившие среди спящих сел по ночам.
В доме мирно стрекотала прялка, мать ловкими пальцами превращала пучки шерсти в одежду для всего семейства. От тундыра шло тепло и сладко пахло хлебом. В дом вошла соседка и стала судачить с матерью о том, о сем. Одна фраза, которую случайно услышал Амаяк из соседней комнаты, подстегнула его как удар кнута.
- Слыхала, Ануш, к Абрамянам опять сваты нагрянули. На этот раз Вачаган врядли устоит. Говорят, жених из города, богатый и образованный. К весне отдадут свою Анаит замуж.
- Не вечно же ей сидеть на тахте и ждать судьбу, - промолвила мать, перебирая и скручивая нити.
Дальше Амаяк уже ничего не слышал. Задыхаясь от ярости он выскочил из дома. Снег мягкими хлопьями летел и наслаивался на и без того высокие сугробы. Окинув взглядом занесенную снегом дорогу, Амаяк резко повернул к конюшне и стал запрягать в сани полусонную лошадь.
Пока домашние не спохватились, он вывел запряженные сани на дорогу, плотнее запахнул свою бурку, взобрался на застеленное овчиной сидение, и хлестнул оторопевшую лошадку. От неожиданности она резко подалась вперед, но глубокий снег не давал ей пуститься галопом. Тяжело утопая в снегу, лошадь медленно потащила сани. Через несколько минут до Амаяка донесся отчаянный крик матери:
- Вай, ослепнуть мне! Амо джан, остановись, сынок, пропадешь!
Амаяк рассчитывал добраться до места засветло. Какое-то время сани плавно рассекали снежное поле, и путь казался ему чистым и безопасным.
Впрочем, мысль о предстоящей помолвке любимой отсекала все другие. Нужно было успеть помешать им любой ценой. Он чувствовал, что Сам Бог предназначил Анаит ему в жены. Чего же бояться? Бог все и устроит.
На полпути к деревне его ждал стремительный бег по заснеженному плато. В белом мареве он вдруг заметил мечущиеся позади серые тени, и понял – за ним гонятся волки. Амаяк сильнее стегнул лошадь, но та уже почуяла волков, и от страха ее бег стал еще более хаотичным. Он подбадривал ее криком и отчаянно размахивал кнутом, чтобы не подпустить к ней волка, который уже поравнялся с санями. Амаяк изо всех сил хлестнул хищника, тот взвизгнул и немного отстал. Через несколько минут волк, который опережал остальных и был крупнее, - вожак, по всей видимости, - со всего бега прыгнул в сани. Волк яростно рвал бурку Амаяка, тот вцепился руками в его лохматую шею, пытаясь сдавить горло. Резким движением волк вырвался из его рук, и каким-то чудом Амаяк оказался сидящим верхом на разъяренном звере. Окровавленным кулаком он изо всех сил ударил и перебил волку позвоночник.
Испуганная лошадь резво несла сани, на которых происходила кровавая схватка человека и волка.
Волк хрипло дышал, но двигаться уже не мог. Амаяк схватил его обмякшую тушу и перекинул через плечо так, чтобы догонявшие волки видели его оскал. Кончик волчьего хвоста он крепко сжал зубами, и волк взвыл от боли. Израненными руками Амаяк держал вожжи и кнут, и продолжал яростно стискивать зубы, заставляя волка издавать жуткий вой. Стая постепенно рассеивалась. Предсмертный крик вожака действовал лучше ружейного выстрела.
Так Амаяк доехал до деревни. Уже стемнело, и заснеженные дома приветствовали его огнями и дымком. Дом Анаит был уже совсем рядом, сани Амаяка влетели в распахнутые ворота. В доме были гости. Все, сидящие за столом, вздрогнули и застыли от страха, когда перед ними выросла двухметровая фигура мужчины в изорванной бурке, перепачканной кровью. На его плече безжизненной шкурой лежал огромный волк.
В углу комнаты стояли испуганные женщины: Анаит, ее мать и гостья. Приготовления к трапезе были прерваны. Амаяк подошел к сидящим мужчинам, стащил одной рукой волка с плеча и бросил на стол.
- Выкуп за дочь, уста Вачё! – сказал он отцу невесты.
Вачаган виновато посмотрел на сватов и промолчал. После минутной паузы Амаяк обернулся к Анаит и выдохнул:
- Одевайся, поехали…
Анаит бросилась обнимать родителей, моля их о благословении.
В семье Амаяка и Анаит родилось четверо сыновей и дочь. Он любил сажать свою хрупкую жену и детей на плечи. Уже седая Анаит часто говорила детям и внукам, что через все трудности и беды Амаяк пронес их семейное счастье на своих могучих плечах.
Мало, кто из потомков унаследовал недюжинную силу исполина Амо. Больше всех был похож на него племянник Мгер. Он с раннего детства любил дядю Амо больше родного отца, чем вызывал у того ревнивое недовольство. Мгер часами сидел возле дяди, слушая его рассказы, старался во всем ему подражать.
Когда Амаяку было уже за восемьдесят, его поразил страшный недуг, который за каких-то полгода превратил могучего старца в немощного хрупкого человечка. Вся большая семья собралась возле него, охваченная смятением и растерянностью. Слишком привычна была уверенность в том, что у каждого их них есть мудрый советчик, непререкаемый авторитет, старейшина рода, испытавший на себе турецкий клинок, пламя войны и волчьи клыки. А теперь… Когда дядя Амо тихо угас на рассвете, все вокруг опустело. Мгер, в котором все больше проявлялось мистическое сходство с дядей, молча водрузил себе на спину гроб с телом Амаяка и сам, словно боясь доверить кому-то ценный груз, сошел с пятого этажа хрущобы по узкой лестнице и донес его до катафалка.
А над городом, утопающим в весенней зелени, возвышался седым стражем Масис – немой свидетель судьбы маленького народа, умеющего выживать и не озлобляться, любить и лелеять своих стариков и детей, безропотно растить на голых камнях солнечный виноград.
Примечания.
Страна рек - одно из древних названий Армении - Наири.
Джан - ласковое обращение к кому-либо в разговорной армянской речи.
Вардевор - народный праздник армян, возникший еще в языческие времена. В этот день полагается обливать друг друга водой.
Масис - название Большого Арарата, самой высокой вершины Араратских гор.
Гюмри - город в Армении;во времена СССР именовался - Ленинакан.
Уста - уважительное обращение к старшему (разговорное).
