 Лирический
поэт - лирика - лира. А лира - это символ музыки. Слово в прозаическом тексте
более неповоротливо и сухо. Музыкальное начало поэзии разбивает эту стылость, косность горизонтальной и прозаической речи. Поэт
- когда-то означало: поющий свои стихи под лиру.Ованес Шираз не пел под
лиру свои поэтические создания. Но мощная струя музыки все равно прорывалась -
читал ли ты его стихи глазами, слушал ли поэта, находясь в "живом"
контакте с ним. Исторгающий музыку из слов, он возвратил стиху и веку далекую,
забытую стихию древних, хорошо понимавших, что вещество поэзии высокого,
певучего свойства. И, как над каждым, кто тесно связан с музыкой бытия, над Ованесом Ширазом довлели сны и воспоминания детства. У
поэтов эти связи нерасторжимы и пожизненны. Большинством людей управляют
впечатления яви, поэтами же - сокровенные сферы их собственного мира.
У
него было нелегкое детство. Детство ребенка из семьи беженцев. После резни в
Турции они с матерью бежали из Западной Армении в Восточную Армению, которая
вскоре стала советской. Холод, голод, неприкаянность, суровый новый строй, не
слишком-то заботящийся об отдельной человеческой личности. А тут поэт. Но другого не было дано. И сквозь неприветливую
действительность прорастала в поэте одержимость музыкой. Душа поэта летала, и
что ей была стальная и нескладная эпоха первых пятилеток. Дух ведь дышит где хочет...
Но
- и это почти неправдоподобно - самым большим везением Ованеса
Шираза стало как раз то, что он пришел с этим древним (и вечным!) тяготением к
музыке в век интеллектуальной сухости, рационального засилья, примитива
сталинских лет, а позже самозабвенного технологического конструирования в
поэзии, в век, потерявший голову от прикладных, в сущности, вещей. И потому
поэт сразу же, прямо и беспрепятственно (я бы даже сказала - триумфально)
прошел к сердцам читателей и слушателей. А сердце бьется в груди - этой вечной
взволнованной колыбели. И не столь падко на новшества, как хлопотливый мозг.
Вот почему поэты и поэзия на земле не переведутся никогда. И потому, пока
официальная советская поэзия получала свои высокие гонорары и премии, Шираз пел
среди народа. А "зурну, на которой играет народ, далеко слышно",
гласит восточная поговорка. Эти импровизированные "встречи с
читателями" на улицах Еревана я видела не раз и не два.
Не
знаю отчего, но с юных дней
любил
я целовать замшелые хачкары,
когда
босой мальчонка с матерью своей
входил
в подворье церкви старой.
Те
камни и теперь целую от души,
лишь
сознаю причину поклоненья:
чту
только то, что праотцы мои
искусно
вырывали у забвенья.
И
камень оживал, струил нежданный свет
в
горах глухих, заброшенных, убогих.
О
руки мастеров! Я ваш целую след,
как
целовали в старину бессмертным ноги.
Такие
стихи нельзя не перевести, и я охотно переводила их. Каким же он был музыкальным,
армянский язык, под звуками лиры Ованеса Шираза! И
какие огромные аудитории завоевывал он поэту. Благоговейные, жадно внимающие
аудитории.
В
общении поэт бывал порой резок, ершист. Это шло от
внутренней робости, да и нелегкое детство сказывалось. Столь же ершистым был и Чаренц. Поэты чаще всего такими и бывают,
особенно поэты вдохновенного темперамента. Но стихи о матери (а этих стихов
набралось у Шираза на целую книгу) - знаменитый и замечательный "Венок
матери" - сразу поставили все на свои места: у этого резкого, нетерпимого человека было, оказывается, нежнейшее сердце. Сыновность было его метой. Сыновность
во всем - и по отношению к матери, и по отношению к родине. Он вновь соединил
эти понятия - родина и мать - с силой, какая по плечу только большим поэтам. Да
он таким и был. Во всяком случае рассудит время,
которое дает любым сокам перебродить и отстояться. Хронос
- это известно всем - верный друг самым драгоценным напиткам.
Не
спится мне в зимнюю стылую ночь,
бессонна
и в небе луна.
Лишь
маму я вспомню, и снова невмочь,
и
сердцу опять не до сна.
Укрыта кладбищенской
слезной землей
она
на далекой меже.
Отрадно
лишь то, что холодной зимой
она
не замерзнет уже.
Стихов
о матери (и няне) в мировой поэзии скопилось немало. И каких! Одни только Пушкин
и Есенин чего стоят... У Ованеса Шираза меня поражало
то, что в целой книге на одну тему нет ни одного повтора, что сама эта тема
всякий раз решена по-разному, и не просто проникновенно, но и по-армянски
горестно.
Ночь
на пороге зари,
мне
снится сладкий Гюмри,
с
зеленым звоном ветвей,
с
живою мамой моей.
...О ты, Создатель благой,
кто
мать святою создал -
или
б не делал святой,
иль
смерти б ей не давал!
Дверь
в отчий дом заперта,
кто
стар - навек сирота.
Вслед
за древними Шираз считал, что стихам нужна красота. И был глубоко прав. Ему
говорили: смотри, на дворе XX век. А он знал - сердце человека во все времена
одно, и оно жаждет красоты и гармонии. Кончающийся XX век? Тревожный, весь во
власти разорванных ритмов, перекормленный верлибрами. И, быть может, именно
потому нуждающийся в истинном поэте.
Шираз
не дожил до своего 70-летию всего несколько дней. Провожали его всенародно, я
бы даже сказала, всенационально. 1914 год сомкнулся с
1984 годом. Биография уместилась в эти сроки. Судьба же его стихов пошла дальше
и захватила уже и XXI век. "Сеется в тлении, восстает в нетлении".
Воистину.
Мой
сын упал, играя во дворе.
Не
плачь, дитя, вставай с колен разбитых.
Не
раз, не десять в жизненной игре
ты
будешь падать на холодных плитах.
Ты
будешь падать, на ноги вставать,
завистников
немало соберется.
О
сколько раз вот так еще играть
тебе
средь ярых недругов придется.
В
их злых подножках зависть на века,
их
главный враг тот, в ком ума палата.
О
сколько будешь падать ты, пока
достигнешь
ты вершины Арарата.
Нелли
СААКЯН, «Голос Армении» | 
