 Студенты
называют его по-родному
любовно – Дед. В любых пиковых театральных ситуациях раздаются голоса:
"Надо, чтобы обязательно пришел Сос".
Говорят, к нему с большим пиететом относится президент страны. Для миллионов
армян Сос Саркисян – больше чем большой артист. Он -
символ настоящего армянина, Патриарх, носитель и хранитель того самого сущего,
корневого, настоящего. Сос САРКИСЯН знает что-то,
чего мы не знаем.Недавно Сосу Арташесовичу исполнилось 80.
Торжества по поводу юбилея, назначенные на 13 ноября в Национальном оперном
театре, немного передвинули в связи с отъездом Соса
Саркисяна в Москву - и в российской столице решили воздать по заслугам
народному артисту пускай бывшего Советского Союза.
- Сос Арташесович,
сегодня многие недовольны состоянием театра, говорят, что разочарованы. Если бы
начать все сначала, вы бы выбрали профессию снова?
- Откровенно
говоря, слово "выбрать" актеру не очень подходит. Этот вопрос, как
женитьба, – решается на небесах. "Выбрали бы"… Вот я был готов
сказать да, а потом вспомнил – всю жизнь сопротивлялся тому, чтобы быть
актером. Если не двадцать, то раз десять уходил… И возвращался. Значит –
судьба, значит – так должно было быть. И если все повернуть назад, думаю,
ничего бы не изменилось.
- Вы верите в судьбу?
- Конечно!
Вот я не суеверен, не верю в сны, предзнаменования. Но
со мной как-то произошел такой случай. Работал в театре Степанавана – мне еще
18-ти не было. Проработал год и подумал: хватит, ухожу. Написал заявление и
понес директору. Замечательный был человек наш Балабекян!
Сказал, что собираюсь уходить. Он посмотрел на меня, потом ответил:
"Ладно, пускай твое заявление пока полежит". Через несколько дней
прихожу к нему опять, он опять - подожди. И ночью мне снится сон – говорю
чистую правду - такой корпулентный человек в шляпе, в китайском плаще, тогда
жутко модном, говорит мне: "Сос, не уходи из
театра, я скоро приеду и переведу тебя в Ереван". Прошла неделя, и этот
человек приехал! Точь-в-точь, как в моем сне. Мне сказали, что это завотделом
театрами управления искусством Левон Григорян. Он посмотрел в нашем театре
несколько спектаклей, на обсуждениях даже хвалил меня. Командировка кончилась,
настало время ему уезжать, и весь театр пошел провожать. Естественно, старшие
товарищи его окружили, а я, мальчишка, стою поодаль и думаю – какой глупый был
сон... Пришло время ему садиться в машину, и тут он
говорит: "Минуточку!" - подходит ко мне, берет под руку и сообщает:
сделаю все, чтобы ты в ближайшее время переехал в Ереван. Вот тебе на! Прошло два месяца - и я получил приглашение в Ереван, в
Театр юного зрителя. Можешь представить такое?!
- А Национальный театр – это тоже судьба?
- Со
студенческих лет мы выходили на сцену театра имени Сундукяна.
Там всегда ставили большие полотна – Шекспир, "Вардананк"
- с огромной массовкой, и я, естественно, в этих массовках участвовал. Иногда
даже давали пару слов. В спектакле про Налбандяна
играл полицейского – удивительно! Ну какой из меня
жандарм! Выходил и грозно говорил: "Михаил Налбандов,
к выходу!" Аджемян заботился о молодых, старался
опекать тех, в ком видел перспективу. Когда закончил институт,
пришел к Аджемяну: и что мне дальше делать? Он
посоветовал пойти к министру - поступить тогда в сундукяновский
театр было невероятно сложно. Министр сказал, что вакансий нет. В театр я
вернулся, естественно, страшно расстроенный. Тут меня поддержал Хорик: "Не смей уходить из театра ни за что! Играй,
что имеешь, а там видно будет". А приказ мой дали через год с лишним.
- Правда, что театр, как человек, рождается, живет и
умирает в своей срок?
-
Конечно… Пришел момент, когда сундукяновский
театр "состарился". Гулакян был великий
человек, великий деятель театра. Он увидел, что театр стареет и начал приводить
молодежь. Эту же политику продолжил Аджемян, и в
театр пришло мое поколение. Кто тогда играл главные роли? Амалия Аразян – и вдруг Метаксия
Симонян. Хажак – и рядом вдруг Хорен
Абрамян, фактурный, красивый. Все всполошились! Вагаршян
на собрании кричал: "Они уже дышат нам в затылок!" Конечно,
периодически театру нужно вливать свежую кровь. Но это чувствуют и способны
тонко и безболезненно оздоровить театр только большие режиссеры, большие люди,
такие, как Гулакян, Аджемян
– титаны. Сундукяновский театр моего времени был
классическим – в самом высоком смысле этого слова.
- Но вы ушли со сцены, когда могли еще многое сделать…
- Нет.
Последней моей ролью был король Лир. Пусть прозвучит нескромно, но эту работу я
оцениваю очень высоко. В своей жизни повидал немало постановок этой пьесы – от
Лондона до Москвы. Действительно считаю, что наш спектакль был исключительным.
Маис Карагезян, известный своим комическим даром,
потряс меня трагическим началом. До сих пор перед глазами его Глостер. Каким
потрясающим Кентом был Карен Джанибекян! Как играли
Нелли Херанян, Карине Джанджугазян, Анна Элбакян! Не
могу сейчас всех перечислить, но это были исключительные образы. Но мы отыграли
три-четыре спектакля, деньги кончились, и все развалилось. Это стало для меня
большим ударом, как-то не хотелось играть… Знаешь,
после семидесяти актеру не стоит выходить на сцену. Наша профессия требует не
только огромных эмоциональных, но и физических сил. Кто-то из великих
английских актеров сказал: "Лира можно играть в сорок – дальше уже не
получается". В этом есть суровая правда. Старый актер – может, он что-то и
делает, техника, профессионализм, но уже нет той силы, которая способна
убеждать. Нет-нет, после семидесяти – стыдно, некрасиво, неприятно. Недавно в
Москве видел в спектакле одного из своих друзей. Ну
играет – текст произносит, и что? Могу привести множество примеров – трагедия
старого актера. Нет, я ушел вовремя.. Правильно ушел.
Ничего большего на сцене я бы уже не сделал.
- Вы открыли свой театр, когда еще можно было вернуться в
родной Национальный…
- Развал сундукяновского театра в начале
90-х был закономерен. Хорен повел себя неправильно,
возглавив театр, повел неверную политику. Решил, что он в этом театре все.
Актеры почувствовали "руку хозяина". Даже Аджемян
никогда не был над нами таким владыкой, вершителем судеб. Метаксия
переживала все это очень тяжело - для нее больше не находилось ролей. Фрунзик очень переживал и ушел первым. Я еще достаточное
время оставался, а потом увидел, что и мне здесь больше делать нечего. Всегда
преклонялся и преклоняюсь перед талантом Хорена. Но
когда я как-то сказал, что театр Сундукяна означает –
Хорен Абрамян, он обиделся, а это было правдой. Театр
труппы как таковой умер, сломался. Не стало больше труппы. Хотя я успел сделать
с ним две прекрасные работы - "Король Джон" и "Ацаван". Большие спектакли, большие роли, большой
успех не только в Армении, но и за ее пределами. А сейчас… Я не принимаю антрепризного театра – ничего по-настоящему ценного там не
создашь. Только в труппе, - где есть единство, есть единомышленники, есть
художественные, этические принципы. Сегодня создавать такой театр очень сложно.
В конце концов, театр - очень консервативный институт. И в этом его настоящая
сила. Чем ближе к классическим, традиционным формам, тем ближе к искусству –
это мое убеждение.
- Но жизнь меняется и от театра требуют новых
форм.
- Какие
новые формы? Разве театр – это не глаза человека, не его страдания, его
размышления? Че-ло-век! Шекспир писал –
"Гамлет", "Макбет" "Отелло" - об одном человеке,
о его жизни! Остальное – пустое. Люди ходят в театр, чтобы увидеть себя, а не
какие-то там отвлеченные идеи, режиссерские фокусы. Человек хочет увидеть себя.
Он ищет героя, ищет себе подобного, ищет человека, который ему что-то
подскажет.
- Откуда сегодня взять актера-героя, который нам что-то подскажет?
- То, о чем
ты говоришь – это от Бога. Сила актера, которая может воздействовать на
зрителя. В конце концов, это же обычный гипноз! Что, каждому дано этим заниматься? Надо суметь загипнотизировать - и не одного, а
весь зал. В 54-м году я в первый раз поехал в Москву смотреть спектакли. Мне
посчастливилось – я сидел в первом ряду во МХАТе и
смотрел "Три сестры". Играли великие актеры – Еланская, Тарасова, Станицын. Я сидел и плакал – не потому, что происходило
что-то особенно трагическое, а от самого факта соприкосновения с великим
искусством. В театре Сундукяна тоже были такие актеры
и такие моменты.
- Наверное, они случаются и сегодня. Но почему-то – это подтверждено
практикой - даже самый талантливый спектакль сегодня по определению не может
стать в городе явлением.
-
Театр – это зритель. Без зрителя нет театра. В храме Гаяне
был такой священник, Тер Грикор, увы, погиб в аварии.
Как-то его спросили: что такое церковь? Он ответил: "Церковь
– это мельница, я – мельник, здание храма – жернова, данные нам Богом.
Но чтобы храм жил, чтобы жернова вращались, нужна вода. А вода – это народ. Не
будет он ходить в храм и жизнь храма остановится". То же самое театр.
Чтобы оценить произведение высокого искусства, нужна публика с высоким вкусом.
А у нас сегодня нет даже зрителя среднего уровня. Если и есть качественный
зритель, его хватает на один зал.
Правда
заключается в том, что мы, армяне, не театральный народ. Вот, буквально на днях
Банионис прислал мне с нарочным подарок к юбилею. Я
спросил у этого литовца, как у них театр. Говорит – прекрасно, за месяц билеты
бывают проданы. Или – не могу забыть – в Москве, в гастрономе женщине что-то
взвесили, оказалось больше, и продавщица спросила: "Оставить как
есть?". Она в ответ воскликнула: "Нет-нет, у меня деньги рассчитаны,
я вечером собираюсь идти в театр". Могла же она купить лишние полкило
колбасы и благополучно съесть! Но – нет. Такие вещи для нас – сказка. У нас в
миллионном городе едва наберется тысяча человек, испытывающих потребность в
театре. Тем более произошла революция, переоценка ценностей. Новые, не знакомые
нам законы жизни и построения человеческих взаимоотношений. Но все равно, нужно
воспитывать зрителя, нужно этим заниматься. И умные родители с детства приводят
ребенка в театр. Потому что театр покрыт сказочным флером. Он обладает
волшебной аурой. Ее можно почувствовать – с детства – и стать настоящим
зрителем. Когда на экраны вышел "Наапет", я
как-то встретил очень огорченного Генриха Маляна,
спросил, что случилось. "Знаешь, ответил он, - они … плохо смотрят,
шумят". В это же время вышла рецензия, в которой автор писал, что шуметь
во время просмотра такой картины все равно что бросить
на поле, где растет хлеб, дохлую собаку. Этот образ остался у меня в памяти.
Можно сделать очень хорошую работу, а кто-то придет и подбросит эту самую дохлую собаку. И тогда все обесценивается. Театр существует
не для театра, он для зрителя. И если зритель не сопереживает, не сотворчествует с актером, актер умирает – не понарошку.
- И что же делать со зрителем – со всеми нами?
- Наше
общество пока не состоялось. Даже при коммунистах, формально провозгласивших
всеобщее равенство, в обществе была знать, элита. А сегодня…
Наше общество не организовано, не знает, чего хочет. Мы так и не
договорились, как будем общаться друг с другом. Будем обманывать, водить за нос
или будем честными друг с другом, будем друг другу верить? Будем любить нашу
родину или любить не будем? Пока от ответов на эти вопросы мы очень далеки и
любим только деньги. Хотя знаешь, когда мне случается попасть
в такую среду, где много молодежи - смотришь, десять, двадцать, сорок человек
общаются, спорят, радуются, танцуют - сразу меняется настроение. Думаю,
нет, Сос, чего-то ты недопонял. Мы еще вернемся ко
всему настоящему.
Сона МЕЛОЯН, «Голос Армении» |
