Российский
тележурналист Дмитрий Писаренко - уроженец Еревана, здесь же он учился в
университете и в 92-м вступил на журналистскую стезю. И не где-нибудь, а в
Карабахе в самый разгар военных действий.
Его
репортажи из Карабаха регулярно появлялись на телеэкранах. Спустя годы он
написал книгу об увиденном и пережитом. А недавно она вышла под названием
“Страшно бывает потом”. Она написана без прикрас и всякой лирики. Честная,
суровая книга, но при том не без юмора.
ТРИ
ТАНКИСТА И ЕНОК
Вертолет
набрал высоту, и я безуспешно пытался открыть иллюминатор, чтоб запечатлеть на
фотопленку сиявший в безоблачной дали библейский Арарат.
— Подожди, браток. Дай я попробую! — послышался голос
сзади. Через секунду люк был откупорен.
— Хорошая камера? С лета возьмет?
— Не знаю, я не фотограф. Так, на память взял поснимать.
— Смотри, нас не “фоткай”. Считай, что нас здесь нет.
Это был один из трех русских военных, вбежавших в вертолет перед самым вылетом
из ереванского аэропорта “Эребуни”. Ни у кого на “афганке” знаков различия не
было, но чувствовалось, что все — офицеры. Усатые, не привыкшие к южному
солнцу, славянские лица вместо загара отдавали цветом бордо.
— Танкисты, — пояснил старший лейтенант Георгий, сопровождавший груз
боеприпасов.
— Давайте знакомиться, меня Енок зовут! — подхватил
разговор еще один попутчик в форме и с автоматом. — Я на побывку в Ереван
летал. Мы вас так ждем! Столько трофейных танков есть, а экипажей мало! Как
прилетим, выпьем-покушаем — и в бой. Я все покажу!
Похлопывая рядом сидящего танкиста, Енок с жутким
акцентом начал рассказывать о своих “свежих” подвигах в Карабахе:
— Только стало светать — в атаку пошли. Деревню брали... Забыл, как называется.
Я дверь ногой распахнул и гранатой! Потом очередь — тра-та-та-та!
— Енок зажмурился, оскалил зубы и руками в воздухе
сымитировал стрельбу из автомата. — Они как раз завтракать собирались. По
стенам — везде кровь с пловом вперемешку. Никто не уцелел! У одного уши
отрезал. Хочешь, покажу?
Енок начал хлопать себя по карманам:
— Жаль! Дома забыл.
Танкисты молчали. Слушали с неохотой. А когда Енок,
потягивая из фляги зеленый невыдержанный коньяк, начал вспоминать Афган и
свое “спецназерское” прошлое, офицеры переглянулись и
едва заметно улыбнулись.
Поняв, что я это заметил, сидящий рядом наклонился и едва слышно произнес.
— Заливает, мудак.
— Смотри, это Лачин! — хлопнул меня по плечу Георгий.
Внизу на склоне горы был виден разрушенный город. Бои здесь отгремели полтора
месяца назад. Но привлекали не разрушения, а нескончаемая вереница людей,
шедших по лачинской дороге. Взвалив на плечи пожитки,
держа в руках детей, люди шли в сторону Армении. Мы все припали к
иллюминаторам.
— Беженцы из Шаумяна, — пояснил Георгий.
При взгляде на бесконечный людско
й караван в памяти всплыли книжные строки об
исходе армян из Турции, в годы резни. После потери Шуши и Лачина на юго-западе
азербайджанская армия мощно ударила с севера. За двое суток был взят весь Шаумянский и частично Мардакертский
район. Люди внизу хоть и шли усталой походкой, но чувствовалось, что на самом
деле они бежали. Они еще не знали, что бегут туда, где сотни тысяч беженцев уже
стали чужими среди своих. “Кто их
ждет?” — стучало в мыслях вперемешку с воспоминаниями о пережитой без отопления
и света зимы. Вспомнилась последняя зарплата, выданная с большим
опозданием и почти вся “съеденная” инфляцией. Невольно покосился в сторону
русских танкистов: не просто так же едут на чужую войну? Наверняка не от
хорошей жизни. Лето девяносто второго: развал Советского Союза, развал
Советской армии, разгар карабахской войны...
Мы подлетали к Степанакерту. Молчали. Только Енок,
глотая коньяк из фляги, продолжал что-то невнятно рассказывать и чесать свои
небритые щеки. Вертолет приземлился на поле городского стадиона. Мы тут же
оказались в плотном людском кольце. Все рвались в вертолет.
— Это тоже беженцы. Улететь хотят, — пояснил Георгий, сдерживавший натиск. Лица
у людей были испуганные, напряженные.
— Муку привезли? — спросила женщина.
— Нет, только патроны, — ответил Георгий.
— К АКС (тогда так называли АК-74 — авт.)?
— Да.
Об этом уже спросил одетый в камуфляжную куртку небритый человек в очках и
потертых спортивных брюках. Так состоялась первая встреча с Сержем Саргсяном (ныне президентом Армении), возглавлявшим тогда
Комитет самообороны НКР. Договорились насчет интервью.
— Только где и когда — не знаю. Сам видишь, даже побриться некогда. Если к нам
надолго, то по вечерам заглядывай в Комитет. Встретимся, будет время —
поговорим.
Серж Саргсян помог выгрузить ящики с патронами, пожал
всем руки и уехал.
ПЕРВАЯ
БОМБА
Ожесточенные
бои на севере продолжались. Карабахцы сдерживали
наступление на райцентр Мардакерт. Решив, что для
начала следует окунуться в жизнь прифронтового города и лично познакомиться с
лидерами непризнанной республики, я согласился на предложение Георгия поехать в
правительство. На улицах Степанакерта было многолюдно.
— Заметь, они улыбаются. Я давно такого здесь не видел, — кивнул в сторону
прохожих Георгий.
Даже в Ереване, где формировались самые многочисленные отряды фидаинов (древневосточное название ополченцев), я не видел
столько вооруженных мужчин в штатском. После взятия Шуши
соскучившиеся по солнцу люди просто ходили по улицам. Несколько лет,
проведенных в подвалах, в страхе от обстрелов с высот Шуши, оставили на их
лицах характерный отпечаток. Задавая вопросы, я в большинстве случаев получал
ответ после длительной паузы. Взгляд отражал какую-то заторможенность.
На улицах в нескольких местах воронки. Догадываюсь, что последствия авианалетов. Едем не спеша. Вдруг замечаю, что люди
начинают суетиться. Ускоряют шаг, смотрят в небо. На слух улавливаю какой-то
вой.
— Воздушная тревога, — произнес водитель. — Сейчас бомбить будут.
Послышался прерывистый рокот зенитной установки. Чуть позже — протяжный
усиливающийся гул.
— Бомба падает, “полутонка”! Выскакивай из машины, бежим! — крикнул на ходу
Георгий.
Бомба разорвалась на пустыре, за городом. Летчик или промахнулся, или
специально не решился атаковать напичканный системами ПВО Степанакерт. Георгий
пояснил, что после нескольких сбитых самолетов неприятельские пилоты стали
бомбить с большой высоты. Бомбежка получается “слепой”, но безопасной. Здесь
уже дело случая: может попасть в цель, а может, и нет. На этот раз нам повезло.
Постепенно понимаю, что и в тылу небезопасно. Сирена, паника, гул, взрыв. Вроде
пронесло, но внутри нарастает беспокойство. Мозг пилит мысль, что вскоре это
повторится.
— От такого свихнуться можно! На себе ощущал, — поделился Георгий. — Упала
как-то бомба на рынок, рядом с общежитием. Кругом сто-о-олько
крови было! Трупы вытаскивали — пи...дец! Не узнать никого. Обугленные, корявые... Без рук, без
ног, без головы. Ведь мог же и я среди них лежать?! Просто проходил мимо и...
пропал бы. Бессмысленная смерть... Я ведь волей-неволей задумываюсь о смерти.
Военный все же... Но хотелось бы, чтоб с пользой для дела. В тылу, когда
бомбят, по-другому себя ощущаешь. Каким-то без защитным, жалким. На фронте на
все смотришь проще, циничней. Там все понятно, а здесь — башка
кругом.
“КОМАНДОС”
Путь
на Мардакерт лежал по старой дороге, через Кичан и Срхавенд. Дорога петляла.
То поднималась высоко в горы, то резко опускалась вниз. Вдали открылся вид на Сарсангское водохранилище. Мои попутчики, бывалые боевики,
говорили, что дела на севере сейчас плохи. Противник очень силен, и надо успеть
помочь тем, кто в окопах.
Мардакерт встретил нас “приветливо”. Едва оказались
во дворе дома, где располагался штаб, как в небе на небольшой высоте
“просвистели” два самолета. Тип был сразу определен по контурам — СУ-25. Все,
кто находился во дворе, сделали инстинктивные защитные движения. А я, впервые
так близко увидевший “супостата”, с необъяснимой,
восторженной улыбкой полез на груду ящиков с патронами, надеясь, что успею
снять скрывающийся самолет. Через мгновение за горой послышался взрыв. Авиация
пыталась разбомбить расположенную там карабахскую батарею.
— Где эти п...дры! — послышался голос за спиной.
Седоватый мужчина в мятой тельняшке выискивал кого-то взглядом.
— Где они, я спрашиваю!
К нему вытолкнули двоих в нелепо надетой форме. Тот, кто был повыше и моложе,
стал что-то объяснять, но мужчина в тельняшке нанес ему резкий удар в челюсть.
— Боишься, говоришь, в танк лезть?!
Удар ногой согнул ополченца. Следующий удар кулаком пришелся в нос аперкотом.
— А ну быстро в танк и на позицию! Там люди гибнут, а ты, сука, здесь
рассуждаешь. Бегом марш Родину защищать!
Солдат с окровавленным лицом побежал.
— “Командос” трусость не прощает, — заметил один из
тех, с кем я приехал.
Так я понял, что мужчина в тельняшке — Аркадий Тер-Татевосян. Легендарный полковник, разработавший
операцию взятия Шуши. Прозвище “Командос”
произносилось с ударением на последнее “о”. Тем самым подчеркивалось, что он —
командующий. Об Аркадии Ивановиче было известно, что, как только начались
кровавые стычки в Карабахе, он, будучи офицером Советской армии, приехал
защищать соотечественников. Случай во дворе оказался неординарным. Битого
солдата призвали через военкомат, как механика-водителя. Он не был
добровольцем. Танков и танкистов на фронте не хватало, а конфликт уже перешел в
стадию, где успех обеспечивало преимущество в броне. Так вот, призванный из
запаса танкист отказался с ходу лезть в машину. Объяснял, что ему нужно время,
чтобы все вспомнить. Но ситуация на фронте была критической, и такие отговорки
не принимались. На позициях пехота не могла контратаковать без поддержки
танков. Инициативой владел неприятель. Резервиста привели к Тер-Татевосяну “на суд”. Одним словом, попался он ему
под горячую руку. Но по всему чувствовалось, что бил “Командос”,
искренне веря, что наказывает труса. Через пару минут этой же рукой он
здоровался с командиром отряда “Арабо” — Манвелом. Это был один из непримиримых отрядов. Они носили
“афганки”, выкрашенные в черный цвет. Головной убор Манвела был в стиле армянских фидаинов
начала XX века, воевавших против турок. Бандана
из длинного платка. В “Арабо” в основном воевали потомки людей, переживших геноцид. “Командос” и Манвел тепло
поздоровались. Им не суждено было знать, что буквально через полтора месяца
между ними пробежит черная кошка. Манвел даже
поднимет руку на “Командоса”. В августе отряд
потеряет много ребят, которые пропадут без вести, оказавшись в окружении.
Попасть в азербайджанский плен для бойца “Арабо”
означало то же, что для коммуниста во время Великой Отечественной быть
захваченным эсэсовцами. Манвел не сдержался и
схватился с “Командосом”... После этого Аркадий
Иванович ушел с поста командующего, а Манвел зарекся
возить свой отряд в Карабах. С тех пор “Арабо” до
конца войны участвовал в боях только на рубежах Армении. Но тогда был конец
июня, и все думали только о том, как удержать Мардакерт.
...Мы вошли в кабинет начальника штаба. Высоко на полке лежала каска летчика с
кислородной маской. Она принадлежала сбитому пилоту, азербайджанцу. Он погиб
несколько дней назад, и в Баку ему посмертно присвоили звание Национального
героя.
— Теперь это уже раритет, — заметил хозяин кабинета.
Вошел “Командос”. Уважительно поздоровался и поручил
штабным определить моих попутчиков в ударную группу. Мне же показал во дворе
неброского усатого мужчину в спортивном костюме.
— На передовую поедешь с ним.
“ОСКОЛКА”
И ЕГО БОЙЦЫ
Выехали
в тот же день засветло. “Усатый” сидел за рулем. Рядом — молодой бородач,
говоривший с западноармянским акцентом. Жирайр приехал из Ливана. Мстить туркам. Именно зов крови
предков, как мне кажется до сих пор, и был основополагающим для армян фактором
в карабахской войне. Для них это была война не с Азербайджаном и
азербайджанцами. Это была война против турок. Важна была не столько земля,
сколько победа. Моральная компенсация за прошлое и настоящее. Многие полагали,
что армяне ожесточены событиями в Сумгаите (1988 г.) и Баку (1990 г.). Но корни
уходили глубже — в 1915 год. Для армян азербайджанцы стали турками...
— Что, не ожидал “импортного” встретить? — спросил Жирайр,
протягивая сигарету. — Зови меня просто Жиро. Я тоже не ждал встретить
русского, который говорит по-армянски не хуже меня.
Отряд, в который мы ехали, был сформирован под эгидой партии Дашнакцутюн.
Изгнанная при советизации, старейшая армянская политическая организация сумела
сплотить вокруг себя диаспору. Благодаря финансовой поддержке зарубежных армян
“дашнаки” хорошо вооружали свои отряды. Поэтому Жиро находился здесь не
случайно.
О том, что меня несколько часов вез, находясь за рулем, сам командир отряда,
известный в Карабахе по прозвищу “Бекор”, или
“Осколка” (все произносили это слово с начальным “а”), я узнал только на месте,
в селе Магавуз. Всю дорогу он спокойно, без
фронтового хвастовства отвечал на мои вопросы. Когда мы приехали, я начал
расспрашивать, как найти командира. Оказалось, что одетый в потертый спортивный
костюм мой провожатый и есть здесь самый главный, а Жирайр
— его заместитель.
Об Ашоте Гуляне говорили,
что прозвище “Осколка” он получил после неоднократных осколочных ранений.
Причем бывало, что он сам выковыривал их из себя и продолжал вести бой. Так ли
это было на самом деле, уточнить у самого Ашота не
удалось. Сразу спросить постеснялся, а потом оказалось поздно. Через несколько
месяцев он погиб. Маленький, щуплый, но бесстрашный “Осколка” стал Национальным
героем Арцаха. Символом стойкости. Его с почестями
похоронили в центре Степанакерта. В праздники к его надгробию приводят
школьников, руководители НКР возлагают венки...
—- Хочешь написать об этой операции? — спросил Ашот.
— Я, собственно, тут в первый раз и пока ни о чем даже не догадываюсь. Если
операция, так про о операцию... Мне бы на передовую
съездить, посмотреть, как вообще она выглядит.
— Ничего, хорошо выглядит. Привет передавала, — пошутил он и, нахмурившись,
добавил: — Правда, в прошлом месяце она выглядела гораздо лучше... Иди,
устраивайся. Завтра с утра поедешь.
Казармы отряда располагались в школе. Бойцы встретили меня приветливо, но
устроили что-то вроде проверки. Как это обычно бывает в армии или тюрьме.
Выручило хорошее знание языка. Проверка закончилась поглощением зеленого,
невыдержанного карабахского коньяка. На ужине произошел забавный случай. За
нашим столом сидел школьный повар, кашевар отряда по совместительству. Я
попросил ложечку, которой он размешивал сахар.
— Пожалста, — как-то не совсем по-русски ответил он
мне, протянув ее.
— Говорите по-армянски, я все понимаю.
— А он и говорит с тобой по-армянски. На карабахском диалекте, — заметил
сидевший рядом боец. — У них просто слов много русских в обиходе. Цифры, например только так называют. Некоторые даже русского языка
не знают, а цифры произносят по-русски. Даже не подозревают, что это не
по-армянски.
Боец оказался коллегой. Ведущим корреспондентом газеты “Еркир”,
издававшейся партией Дашнакцутюн. Но здесь он был не по заданию редакции. Григор Бадалян воевал.
Сознательно.
Кто-то обнаружил в актовом зале пианино, и тосты “за знакомство” и “дружбу”
прервались продолжительной танцевальной паузой.
...Благодаря коньяку на старом дощатом полу школьного класса заснуть удалось
быстро. Молодые бойцы даже состязались в желании проявить уважение и уступить
корреспонденту мягкую подстилку.
ОСМАН
ПО ИМЕНИ САМВЕЛ
Смеркалось.
В бинокль я рассматривал село Мадагиз. Бойцы мне
показывали подбитую технику. К одному из них почему-то обращались по имени
Осман. Я с интересом начал изучать его внешность. Обычно южные мужчины выглядят
старше своих лет. Ему было, наверное, около тридцати. Бородатое лицо отличалось
сильной смуглостью. Черты были не совсем армянские. Улыбка демонстрировала два ряда
золотых коронок. И хотя о кавказцах принято говорить, что все они на одно лицо,
различить “своих” среди “чужих” они могут с первого взгляда. Объяснить словами
это нельзя. Это можно только прочувствовать, прожив много лет среди них.
— Осман — азербайджанец, — пояснил кто-то.
Я долго уговаривал Османа дать интервью. Но он отнекивался. Объяснял, что
национальная ненависть ослепила многих и его могут не
так понять. Но в конце концов сдался:
— Меня зовут Осман Охтубалаев. Родился в селе
Баграмян Арташатского района Армении. Еще в детстве
нас с мамой-армянкой отец бросил. До сих пор о его судьбе ничего не известно.
Воспитывался в армянских традициях, поэтому в 16 лет решил поменять имя,
фамилию и национальность. Потом крестился. С тех пор в паспорте записано — Самвел Егоян. Детей у меня
четверо, жена — армянка.
Осман расстегнул камуфляж. На груди висел золотой крестик. Он положил его на
ладонь правой руки. Левой заботливо протер кончиками пальцев и подул:
— Я ведь по-азербайджански и два слова связать не могу, а многие армяне из
нашего села так по-ихнему шпрехают, будто они азеры, а не я. Когда начался
Карабах, азербайджанцы стали уезжать. Мне же никто слова не сказал, хотя в селе
все знали, кто я по отцу. До сих пор все зовут Османом. Подумал я и решил: чтобы
зваться Самвелом надо уважение заслужить. И не на
словах, а на деле. Приехал сюда. Воюю вот...
ТУРКМЕН
Чуть
дальше стоял оранжевый “Урал” с пассажирским салоном. Рядом толпились бородатые
ополченцы. Тогда борода для бойцов неофициально была обязательным атрибутом.
Традиция восходила к концу XIX столетия, когда после армянских погромов в
Турции мужчины уходили в горы, организовывались в партизанские отряды и давали
клятву “фидаина”. Думать о внешнем облике, будучи в
скорби, не принято, поэтому щетина на лице превращалась в боевую окраску,
становилась подчеркнутым символом народного мщения.
— Вы тут поосторожнее, в лесу турок полно, — сказал в
объектив один из бородачей, и все дружно засмеялись.
— Вот смотри, это шеврон азербайджанского омоновца. А тот, видишь, в черном, — это Эдик. На нем трофейная форма, — продолжил другой по-русски, с каким-то странным акцентом.
Оказалось, что в этом отряде уже два месяца воюет туркмен. Двадцатитрехлетний Курбан Небесов.
— Служил в Армении, полюбил ее. После армии год дома пробыл и снова сюда
вернулся.
— Воевать?
— Да, за справедливость.
— А то, что с другой стороны мусульмане? Легко ли стрелять в своих?
— Если не я то, они в меня будут стрелять. Да, там мусульмане, здесь христиане,
но все мы один хлеб едим, одну воду пьем. На войне есть только противник.
Потом в объектив наперебой полезли его однополчане. Каждый хотел сказать о нем
добрые слова. Говорили, что с ним ходили в разведку. Углубились на километр во
вражеский тыл. Сутки он просидел без воды и пищи, но
ни разу не выразил сожаление по поводу своего решения приехать в Карабах.
— Поэтому мы решили, как закончится война, женим его здесь и поселим навсегда,
— заключил под общий одобрительный гул один из бородачей.
...Спустя 11 лет, перед вторым туром очередных выборов президента Армении, меня
срочно командировали в Ереван из Чечни. В городе шли митинги, и демонстранты
каждый раз решительно направлялись к зданию ЦИК,
окруженному рядами колючей проволоки и милиционерами.
— Дима! Братан! Знаешь, сколько я тебя ищу! — раздался
голос из милицейского оцепления, — Не узнаешь? Мы же с тобой в Члдране встречались! У меня тогда борода была, во-от такая, — сержант провел ладонью от подбородка до
груди. — Слушай, помнишь того туркмена, Курбана, ты
его снимал. Нужны его кадры... Он погиб еще в том году. Похоронен
здесь, в Ереване. На кладбище “фидаинов”, но до сих
пор над надгробии нет портрета. Помоги, перепиши его
кадры для каменщика...
Подготовила
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН, «Новое время» |
