 К
120-летию Анны Ахматовой
Конечно,
такое великое имя, как имя Анны Ахматовой, не нуждается в том, чтобы писать о
ней только в связи с армянами и Арменией. Но ведь эти связи были, почему бы не
рассказать и об этом.
Возвратившись
из Армении, Осип и Надежда Мандельштам стали нежно
называть Анну Андреевну армянским именем Ануш, к чему
она очень благосклонно отнеслась... Не слишком увлекаясь
переводами поэзии (не потому ли эти штудии чаще всего
заканчивались шедеврами? Чего стоит только стихотворение «Прославление
писцов», переведенное с древнеегипетского), она тем не
менее мгновенно откликнулась на великолепную элегию Ваана
Терьяна «А там пастухи на свободных горах…». И опять
вышел шедевр.
Прежде
чем процитировать этот перевод, надо представить себе вот что. В самом конце
XIX века сына Сукиаса Тер-Григоряна Ваана Тер-Григоряна (позже он возьмет лишь эту приставку «тер» - Терьян), совсем еще отрока, повезли учиться в Москву, в Лазаревский институт восточных языков. То была воля отца,
которому не выпало счастья учиться. Ваан окончил
институт, но грусть слишком раннего отрыва от родных мест, отчего дома и
материнской ласки осталась в его сердце до конца его недлинных дней. Все годы
обучения мальчик даже летом, когда все однокашники разъезжались, оставался в
Москве из-за дороговизны переезда. О Гандза, о Джавахк! Эта тоска продиктовала стихотворение.
А
там пастухи на свободных горах
Огонь
развели и друг друга зовут.
Я
узник, я пленник, покинутый тут,
А
там пастухи на свободных горах…
Скитальцу,
мне мирный неведом приют,
Во
власти я чьей-то, я в чьих-то руках…
А
там пастухи на свободных горах
Огонь
развели и друг друга зовут…
…В
1927 году в Кисловодске Анна Ахматова познакомилась со старшим из братьев
Орбели гидроархеологом Рубеном. Ему было 47 лет, он
был на девять лет старше Ахматовой. Романа, конечно, не было (почему-то
считается, что вся жизнь Ахматовой – сплошные романы) - было душевное
схождение, тепло человеческих отношений. Они много беседовали, он знал
бесчисленное количество языков, обладал прекрасным голосом. Он был самым
красивым из братьев, но и самым болезненным. Как она сама вспоминала позже, в
беседах с ним она разгрузилась от всех своих проблем, груз горя ненадолго ушел.
И, конечно, одной из главных тем их бесед было море: он гидроархеолог,
она – «последняя херсонидка», как она себя называла.
Почему херсонидка? Да потому, что родилась она под
Одессой, на Большом фонтане, неподалеку от Херсона (Херсонеса).
Рубен
Орбели умер во время ленинградской блокады от истощения. Под некрологом
поставила свою подпись и Анна Ахматова. А до войны другой из братьев, Иосиф
Орбели, очень хлопотал за ее репрессированного сына Льва Гумилева.
Когда-то
она неосторожно написала в стихах:
Отними
и ребенка, и друга,
И
таинственный песенный дар…
«Разве
вы не знаете, что в стихах все сбывается?» - сказала Ахматовой Марина Цветаева.
И верно, 1937 год отнял и ребенка (сына), и друга (мужа). А до того и первого
мужа (Гумилев был расстрелян). Таинственный песенный дар вроде не отняли, но
как бы и отняли: печататься десятилетиями ей было невозможно. «Из его стихов
выпирают алмазы», - сказал Глеб Горбовский о Лермонтове. Вот так же и из стихов
Ахматовой выпирают алмазы. И такие стихи были под запретом долгие десятилетия.
Теперь
поведаю небольшую историю, которую я услышала от Маро
Маркарян. История эта касается легендарного прошлого журнала «Новый мир» и ее
Редактора… Не знаю, записала ли Маро
Маркарян свои воспоминания о Твардовском, но рассказ ее я все-таки донесу до
читателя, чтобы ни одна деталь не выпала из памяти.
Дело
было в конце 50-х. В «Новом мире» лежали стихи Маро Егишевны Маркарян в переводе Анны Ахматовой. Твардовский
при всем своем пристрастном отношении к творчеству Ахматовой, но и зная, с
каким трудом пробиваются в печать ее стихи и как трудно
она живет, понял, что имя Ахматовой хоть так – в подписи под переводами
– должно появиться в периодике. Твардовский немедленно отправил стихи в
типографию. И это при том, что стихов ее не любил. Да
и она не очень жаловала его. Но совесть у Александра Трифоновича
была отменная. Об этой его совестливости ходили легенды.
Маро Маркарян
тогда как раз была в Москве, и ей передали, что Александр Трифонович
разыскивает ее по телефону по всем московским гостиницам. Сам Твардовский ищет
не очень тогда еще известную молодую армянскую поэтессу? Это было невероятно. И тем не менее это было так. Зачем он искал ее? Оказывается,
чтобы спросить, согласна ли она на замену одного, всего одного слова в
переводах, которое чем-то не устраивало Твардовского. Ахматовой в Москве нет,
чтобы спросить у нее. Так вот, согласна ли Маро Егишевна на замену этого
слова, которую произвел сам Твардовский?
Маро Маркарян даже
растерялась, когда поняла, кто и по какому поводу ей звонит. Боже мой, быть
переведенной Анной Ахматовой, попасть в «Новый мир» и быть разыскиваемой самим
Твардовским по поводу замены одного слова! Причем замены, произведенной не
кем-нибудь, а самим Твардовским. Было отчего прийти к
замешательство. Телефонная трубка долго молчала, пока к армянской поэтессе не
вернулся дар речи. «Да боже мой, Александр Трифонович! Конечно же, я согласна. Для меня это великая
честь».
Разыскивать
по всем гостиницам огромного города, чтобы сообщить, что рад помочь Ахматовой и
просит разрешения заменить одно слово в стихах. Это звучало несбыточно, такое в
реальной литературной жизни не встречается. Не только одно слово, не только
один абзац или целую страницу – полрукописи выбросят или исчеркают, не моргнув
глазом, не ставя автора в известность, а то и просто выбросят целое творение. Но
чтобы такая трепетная любовь к делу, такая деликатность, такое понимание!
Чего там разыскивать малоизвестную поэтессу - нешто сама не придет и просить
смиренно не будет? А имя переводчицы печатать и вовсе небезопасно. И это при том, что до него донесла услужливая молва, что Ахматова
отозвалась о нем так: «стихи без тайны».
О,
как она была не права! Талантливое не может не иметь
тайны. Просто они были поэтами очень разными. Но, пересилив себя и зная, что
помимо всего прочего гонорар поможет Ахматовой в ее почти нищенской жизни,
Твардовский встал над личной обидой. Ибо был совестлив и был редактором божией
милостью…
Он
вообще многим, в том числе функционерам ЦК КПСС, мешал своей всамделишной
славой и всамделишными званиями. Ничего, несносный упрямец, - думали они, - и
тебе придет конец! И пришел. А придя, увел с собой в бессмертие и легион мелких пилатов. И породил такую
пронзительную волну воспоминаний, что дорого бы дали за полное забвение те, кто
в свое время травил таланты. Как дорого бы дал за вызволение
своего имени из черного бессмертия Жданов… Но нет
такой бумаги, которая надолго бы удержала неправду.
…Всего
одно слово! Другой махнул бы рукой. Но Твардовский был великий Редактор (тем
более великий, что вел журнал в невеликие времена), и чего-чего, а несвятого отношения к поэзии допустить не мог. Вот еще почему мы вспоминаем его сегодня. Литература была для
него не только летописью судьбы народа, но и вечным кладезем идей, откуда
черпали надежду живущие. И если из написанного не прорастало будущего, он
считал это машинописным текстом, а не литературой. И пока он жил, литература не
тужила. А, стало быть, в какой-то мере не тужила и народная судьба.
Думаю,
проживи Ахматова чуть дольше, она посчитала бы за честь подписаться под
некрологом, посвященном Александру Трифоновичу
Твардовскому…
Ну
и совсем напоследок. Сколько уже лет любуюсь
портретами Анны Ахматовой, особенно поздними, где она с ее величественной
внешностью все больше и больше становилась похожей на императрицу всея Руси. Но
дело не только в этом. В ее густых, тронутых обильной сединой волосах, в ее
горбоносом профиле и массивных чертах прекрасного лица все больше и больше
проступал ближневосточный антропологический тип (отец грек все-таки сказался).
И я не раз думала: пройдись Анна Андреевна по улицам Еревана, никому бы и в
голову не пришло, что она не армянка - восточный тип проступил к старости в
чертах ее лица очень явственно. Понтийские греки, херсонидка
и только потом -навечно петербурженка.
Афористика и алмазный лаконизм ее стихов тоже от Востока.
Так что псевдоним «Ахматова» она еще в юности взяла интуитивно точно.
Нелли
СААКЯН, «Голос Армении» |
