Системный
политический кризис в Иране, начавшийся с президентскими выборами, во многом
обнажил сущность отношения России к этой стране, ее политике, видение
исключительной роли Ирана в стратегии российской политики почти по всем ее
ключевым направлениям: Европа, постсоветские страны, США, энергетика и
коммуникации, Ближний Восток и исламский мир. Данное перечисление отнюдь не
иерархично: каждое из них важно само по себе, играет опорную роль и тем самым
представляется обязательным элементом во внешнеполитической конструкции
кремлевской вертикали власти с разными степенями взаимной связи.
Мир и международные отношения видятся из окон
кремлевских кабинетов сквозь призмы 19-го столетия, в результате чего
геополитические, геоэкономические представления и
инструменты в формировании политики обретают базисное значение, а практика
международных отношений, тем самым, сводится к Большой Игре с нулевой суммой, с
взаимоисключающими целями и интересами, борьбе за сферы влияния и ресурсы,
особенно и в первую очередь энергетические.
Такая философия мировосприятия определяет друзей и врагов по критериям,
основными среди которых являются географическое расположение на карте и
«духовная близость» политического режима и общественно-политического строя.
В представлении Кремля понимание
исключительности роли Ирана в успехе его внешнеполитической стратегии порождено
в определенной степени сопоставимостью в характере восприятия мира идеологизированными режимами обеих стран, значительным удельным
весом «престижа», пропаганды и задиристого популизма в их политической практике
(нередко в ущерб здравому смыслу, практическому результату и долгосрочным
интересам), схожестью в характере эксплуатации сырьевых ресурсов,
государственного национализма и богатого культурно-исторического наследия в интересах легитимации режимов.
Тем
самым, объективно сложились условия, когда наличие множества точек
соприкосновения в видении международных отношений и в интересах правящих
режимов за последние годы привело к взаимодополняющей спонтанной координации
действий и противодействий на международной арене, даже если она не
афишировалась и до конца не осознавалась. Такое предположение о возможном
наличии прямой координации и взаимодействия, кстати, было высказано Дж. Фридманом в статье в STRATFOR от 20.07.09. Хотя автор не
привел прямых доказательств, однако представляется логичным, что вызов,
брошенный иранской молодежью тегеранскому режиму, способен в Кремле, в силу его
природы и сложившегося поведенческого стереотипа, инстинктивно вызвать
противодействие как угрозе самому себе, даже если его интересы напрямую не
задеты. Нижеприведенное наводит на мысль, что вывод иранского
кирпича из кремлевской стены может привести к изменениям тектонического
характера в окружающих Россию регионах и странах, фундаментально изменить
характер российско-американских и российско-европейских отношений, тем самым
подстегнуть процессы внутренней трансформации самой России, исход которых на
сегодня представляется труднопрогнозируемым с учетом
византийской ригидности ее государственной системы и демографического коллапса.
Путинская Россия как участник международных
отношений публично оспаривает политику Соединенных Штатов, методично оппонируя
им в важнейших направлениях и сферах, как в международных организациях, так и в
двухстороннем формате — будь то в вопросе развертывания систем ПРО,
расширения НАТО, вопросах прав человека и демократии в постсоветских странах
вплоть до отношения к Роберту Мугабе в Зимбабве или Аль-Баширу в Судане, в чем прямой
российский интерес и не просматривается. В рамках такой логики иранский режим с
его отрицанием западного образа жизни и открыто враждебной риторикой в
отношении всего Запада служит для России естественным союзником, заслуживающим
защиту от санкций в ООН. Тем самым Ирану отводится роль в некотором роде
громоотвода, не только отвлекающего внимание, но и позволяющего позиционировать
себя как страну, имеющую достаточное влияние на Иран, а значит и способную
«привести его к порядку» «исключительно мирными» способами, если ее, России,
«интересы» будут уважены. Причем, под этим подразумевается т.н. «сфера
привилегированных интересов» в постсоветском пространстве, в трубопроводной
политике, что заведомо неприемлемо. Таким образом, Иран
превращается в головоломку для США, а с его программой по обогащению урана,
ритуальными обещаниями стереть с карты Израиль, поддержкой террористических
организаций в Арабском Востоке — в головную боль и серьезный вызов, где
Кремль автоматически резервирует себе роль важного игрока не только на Ближнем
Востоке, но и вообще на мировой арене. В реальности же нельзя сказать,
что Кремль контролирует политику Тегерана. Политически поддержать — да, но
чтобы что-то изменить — с этим большие проблемы. Более того, степень
влияния Москвы на иранскую политику имеет пределы, очерченные в первую очередь
отсутствием прямой сырьевой и транспортной зависимости — главных
инструментов российского влияния, уже не говоря о том, что речь идет о более
чем 70 миллионной стране.
Обладая
большими запасами нефти, вторыми в мире запасами природного газа, Иран,
лишенный необходимых инвестиций для их эффективного использования, не
обеспечивает даже своей потребности в бензине, большая часть его населенных
пунктов остается негазифицированной, страна не входит
даже в первую десятку экспортеров газа, остается исключенной практически из
всех международных энерго-транспортных проектов. Зато, географическое положение страны таково, что международное
сообщество, изолируя Иран, способствует тому, чего и добивается Россия —
закрытия Южного Кавказа и Центральной Азии для западных проектов, недопущения
западного влияния в указанных регионах, причем без особых издержек и особого
шума, как само собой разумеющееся, а иранский газ, как конкурент российскому, в
Европу не поступает. В свете этого представляется проблематичным
обеспечение безопасности планируемых транскаспийских
трубопроводов, даже способность Азербайджана наполнить Nabucco
15 млрд куб. метрами газа в
год, несмотря на его обещание, если Иран не будет полнокровно включен в систему
Южного Энергетического коридора. Российский прессинг будет достаточно
эффективен только при наличии иранской «заглушки» — для срыва любых
энергетических и интеграционных проектов, которые будут Россию обходить или
исключать, ослабят зависимость Южного Кавказа и Центральной Азии от Кремля. Тем
самым вырисовывается опосредованная роль Ирана в осуществлении политики Кремля
не только в отношении практически всех постсоветских стран, но и в газовой
сфере в отношении Европы.
Подвергающаяся «перезагрузке» проблема Кремля с Путиным во главе и пока что «неперезагружаемая» проблема Ирана — в политических
повестках являются отдельными и важными пунктами, однако, за редкими
исключениями, они не рассматриваются во взаимосвязи, даже на экспертном уровне.
Эта взаимосвязь и выявляется по ходу развития событий последних месяцев на
иранских улицах и под коврами в коридорах весьма сложной системы власти страны.
Сами
российско-иранские отношения всегда отличались своей бесшумностью и
немногословностью, поэтому дипломатическая риторика в них не дает такой большой
пищи для размышлений, как анализ интересов и очередность
и последовательность шагов в их реализации.
Первые
же уличные удары по основам режима в Иране воскресили конспирологическую
теорию о готовящейся Западом «оранжевой революции», корреспонденты западных СМИ
были отстранены от освещения событий, а оппозиция была обозначена как
марионетка Запада. Последовавшая за этим благоразумная позиция европейских
стран и США хоть и лишила это обвинение всяких оснований, тем не менее,
российские СМИ, аффилированные с Кремлем, продолжали
настаивать на таком видении проблемы. Хаос в Тегеране не позволил Ахмадинежаду приехать в Екатеринбург в день открытия
саммита БРИК. Настолько шатким было положение, что из ереванского аэропорта
развернул обратно спикер армянского парламента, получив звонок о невозможности
организации его визита в Тегеран ввиду событий в стране. Тем не менее, на
следующий день Ахмадинежад всего на несколько часов
вылетел в Россию. За дежурными приветствиями и пожеланиями трудно было
усмотреть позицию стран БРИК в отношении Ирана, особенно России, не было даже
отдельной, хотя бы протокольной встречи президентов России и Ирана. Позже из
достоверных источников стало известно о том, что русскими была проявлена
солидарность с Ахмадинежадом, выражена поддержка его
«непреклонному курсу», а также проведен краткий обмен мнениями об эффективных
мерах противодействия «возмутителям спокойствия». Учитывая то обстоятельство, с
какой одержимостью и эффективностью Россия борется с малейшими проявлениями
общественного недовольства у себя и в постсоветских странах, используя весь
аппарат влияния, данную информацию считать экстраординарной не приходится. Более того, последовавшая за этим цепь жестких и организованных мер
по подавлению, как то — прослушивание и отключение мобильной связи,
социальных интернет-сетей, информационная блокада,
повальные слежки и аресты организаторов и активистов, убийства из
огнестрельного оружия наводят параллели с тем, что происходило в некоторых
постсоветских странах после 2005 года (Армения, Молдова), где явные симпатии
Москвы были на стороне правящих режимов и это не скрывалось. Т.е. для
удержания расшатывающегося статуса-кво Москва
проявляет готовность всячески поощрять жесткость, даже жестокость правящего
режима в Иране, ведь чем большим изгоем будет Иран, тем больше гарантий для
консервации российско-иранского статуса-кво Кремль
обретет. Тем самым, за словесной завесой российско-американской «перезагрузки»
вырисовывается одна из самых «неперезагружаемых»
проблем политической повестки Россия — США — Иран, где Россия не
имеет никакого резона для малейшей уступчивости.
Таким
образом, в балансе российско-иранских отношений просматривается большой минус
на стороне иранского государства, а Россия без особых рисков и трат забирает
весь «банк», что уже находит понимание в определенных кругах иранского
общества. И новый лозунг демонстраций последних дней «Смерть России!» имеет
более глубокие причины, чем просто признание Кремлем законности президентства Ахмадинежада.
Независимо
от того, что фактически осталось в сухом остатке в результате последних
потрясений в Иране, можно сказать, что Иран уже изменился. Власть,
расстрелявшая мирных демонстрантов, расстреляла собственную легитимность,
престарелый аятолла, на котором кровь расстрелянных, уже не воспринимается
массово как аятолла. Надвигающаяся вторая волна поствыборной
активности в Иране (выдвижение на первые позиции и проповеди Хашеми-Рафсанджани и Кяруби,
отстранение вице-президента от должности, отход Мусави,
новые массовые акции протеста под новыми лозунгами, формирование единого
«зеленого фронта» и др.) еще больше нейтрализует рычаги влияния России на
процессы в Иране. Россия тем самым для иранского общества становится не только
неинтересной, но и может вскоре стать просто врагом и воплощением зла.
Таким
образом, можно сказать, что время играет против иранского режима и,
следовательно, против Кремля. Дальнейший ход событий будет зависеть от многих
факторов, важными из которых представляются следующие:
-
насколько далеко пойдет российско-американская «перезагрузка» по другим
вопросам на фоне надвигающейся на Россию второй волны экономического кризиса,
возможных социальных потрясений, углубляющегося раскола и разнобоя в
руководящем «тандеме», дестабилизации на Северном Кавказе, системного кризиса в
постсоветских странах. Успех «перезагрузки» на других направлениях для Кремля
создаст трудности морального и не только морального свойства, которые могут
удержать его от однозначных и жестких шагов в поддержку иранского режима;
-
насколько последовательными и успешными окажутся европейская и американская
дипломатии в предстоящем в сентябре раунде диалога с Ираном, не поддадутся
искушениям или шантажу со стороны иранского режима, эффективно будут
противодействовать шагам Кремля в направлении удержания Ирана в орбите своей стратегии;
-
какую роль будет играть энергетическая повестка в предстоящем раунде
переговоров с Ираном. Представляется, что такая повестка способна стать
решающим стимулом для изменения курса Ирана, трансформации внутреннего
характера режима, особенно на фоне возрастающего давления со стороны оппозиции
и ухудшающегося экономического положения в стране. Кроме
того, успешное продвижение энергетической повестки в диалоге с Ираном резко
улучшит шансы для проектируемого Южного Энергетического Коридора, повысит его
безопасность и рентабельность, т.к. появится не только большой газовый ресурс,
но и возможность для внутренней диверсификации Коридора с подключением к нему
Южного Кавказа и Центральной Азии, окончательно расстроив всю стратегию Кремля
под кодовым названием «Энергетическое оружие».
Представляется, что ближайшее полугодие будет иметь во многом определяющее
значение.
Рубен
Г. Меграбян — Армянский Центр политических и
международных исследований
|
