Генеральной репетицией катастрофы 1915, некой пробой сил стала резня 1909 года в Киликии, в городе Адане и его окрестностях. К этому времени в Киликии проживали чуть менее 300 тысяч армян. Это была единственная область Малой Азии, где христианское население составляло большинство. Киликийские армяне особенно раздражали турецкую буржуазию, которая не выдерживала живой конкуренции. Высшей турецкой власти мерещилось даже восстановление армянского Киликийского государства. Очевидно, это и было главной причиной задуманного локального истребления армян Киликии. Вначале армян обвинили, что они в Аджине припасли оружие и готовятся напасть на турок Аданы. Потом пошла череда провокаций, муллы начали озвучивать призывы “Гявуры — змеи. Пока мы, мусульмане, не размозжим им головы — не успокоимся. Вскоре чернь, в том числе более 500 преступников, выпущенных из тюрем, “ограбила” военный склад. Резня началась 1 апреля 1909 года.
Людей убивали на улицах, в домах, в магазинах. Помещения разграблялись и предавались огню. Армяне оказывали сопротивление, но силы были слишком неравны. Параллельно с Аданой начался разгром и армянских сел вокруг города. Кровопролитие продолжалось три дня, потом несколько успокоилось. В город прибыли войска якобы для восстановления порядка, но 12 апреля начался второй вал более масштабной резни при непосредственном участии регулярных войск.
Людей не просто убивали, а пытали и истязали самыми жестокими и изуверскими способами. Через три дня резня прекратилась. 19 апреля на заседании турецкого парламента обсуждался вопрос “погромов” в Адане. Вскоре эту позорную страницу турецкой истории успешно закрыли, закамуфлировав пустыми словами и обещаниями. Никто из организаторов и палачей не был привлечен к ответственности...
Летом 1909 года русский генерал-майор Юденич (временно исполняющий обязанности начальника штаба российской армии в Грузии) пишет: “Складывается такое впечатление, что это армяне уничтожили 30 тысяч безоружных мусульман и сейчас их наказывают. Армянских свидетелей шантажируют, следственная комиссия им не верит, магометанин во время очной ставки с христианином всегда остается правым”.
Всего в несколько апрельских дней 1909 года были убиты около 30 тысяч армян, из коих двадцать тысяч в вилайете Адана, в городе и армянских селах. Только в Адане было сожжено почти 1200 домов, 6 церквей, 16 школ, более пятисот магазинов и т.д. По приблизительным подсчетам стоимость движимого и недвижимого имущества, потерянного армянами, составила около 100 миллионов турецких золотых лир.
После резни в Адане ряд армянских деятелей получили угрожающие письма. “Мы советуем больше не говорить об армянских преобразованиях... дело осложнится, и мы уничтожим вас — от мала до велика. Последние погромы покажутся вам благом...” Свое обещание они выполнили через шесть лет.
На фоне последующих событий резню в Киликии мы несколько подзабыли, хотя она аргумент весьма серьезный. Ведь если геноцид 1915 года турки оправдывают Первой мировой войной, то в 1909 никаких военных действий не было вообще. Тогда в чем же дело?
Предлагаем читателям отрывки из книги воспоминаний священника Иоанна МАРКА (ГАЛУСТЯН) “История моей жизни”. Он прожил долгую жизнь, был свидетелем резни 1909 года и прошел через нелегкие испытания по городам и весям Турции, Кавказа, России (включая Колымский край, где провел в лагерях шесть лет), Польши, Германии, Ливана, Америки. Он до последнего дня — умер в 1987 году — оставался верен Спасителю и своему народу.

ДАЧА В АДЖИНЕ
Родился я 26 января 1899 года в Киликии, в городе Османе, где отец мой был пастором евангельской церкви. В тот же год он переехал в Каре-Базары и начал там пасторское служение. Мои первые смутные воспоминания начинаются с двухлетнего возраста. Помню, однажды вечером мама одела меня в пижаму, приготовляя ко сну, но я никак не желал идти в кровать, так как знал, что к нам приедут гости и, значит, я лишусь лакомств и фруктов, которыми их будут угощать. Видя мое сопротивление, мать уложила меня спать. Я рассердился, встал, вышел на балкон и лег там на полу, лицом вниз. Мать снова отнесла меня на кровать.
Когда я и в третий раз сделал то же, мать громко сказала:
— Если хочешь простудиться и умереть, можешь оставаться на балконе.
Мать ушла. Умирать я, конечно, не хотел, но мне стало холодно, а гордость не позволяла мне самому встать и лечь в постель. И я подумал: если мать еще раз придет за мной, я больше не вернусь на балкон. Но она не приходила. И я пошел на хитрость: начал умышленно храпеть, притворившись спящим. Мать решила, что я действительно уснул, подошла тихо ко мне, осторожно взяла на руки и отнесла на кровать.
А я про себя смеялся, что так хитро вышел из трудного положения. Мать не могла представить, что ее двухлетний сынишка уже способен обманывать. Но такова греховная природа человека. Не случайно псалмопевец Давид произнес слова: “Во грехах родила меня мать моя...”
Летом мы часто приезжали в город Аджин, на родину моего отца. У нас была там прекрасная дача. Помню, как умерла там моя младшая сестра, по этому случаю собралось много народа, и одна девушка носила меня на руках и, плачущего, успокаивала.
Вспоминаю еше одну поездку на дачу. Лил сильный дождь, мы промокли насквозь. Ехали на лошадях до местности, которая называлась Сахал Тутан (хватающий за бороду). Там часто разбойники нападали на людей и грабили их, но нас Бог хранил. В пути мать рассказала нам, детям, об одном храбром водителе каравана по имени Назар. Он долго боролся с напавшим черкесским разбойником, но в конце концов тот вонзил в живот Назара кинжал, и тот умер.
Этот рассказ меня очень огорчил, и я думал, что если бы был взрослым, то не успокоился бы до тех пор, пока не нашел этого разбойника и не отомстил за Назара.
Я помню также и тот молитвенный дом, где часто проповедовал мой отец, в городе Хаджет, и ту семью, которая пригласила нас к себе в гости. Перед началом обеда невестка с прикрытым лицом подошла к отцу, сняла его носки, вымыла ему ноги и надела новые носки. Это был добрый старый обычай, сохранившийся еще в семьях города Аджин.
Запомнились и красивые виноградники с громадными гроздьями. Туда мы ездили к друзьям отца, они угощали нас хлебом, сыром, виноградом и холодной водой из источника. Природа в тех местах очаровательна. Когда мы возвращались из Аджина караваном на лошадях по каменистой дороге через лес до города Сие, я не отводил глаз от роскошных деревьев, лужаек, равнин и думал: “Как красиво все устроено на земле!”

ВОСПОМИНАНИЯ О КАРЕ-БАЗАРЕ
Каре-Базар в те времена был маленьким городком в Киликии, населенным армянами и турками. Армяне жили в отдельной части города очень дружно. К нам почти каждый вечер и даже ночью без приглашения приходили гости.
В праздничные дни близкие родственники и друзья посещали друг друга с утра до поздней ночи, угощались сладостями, и нас, детей, это очень радовало.
В ночь перед Рождеством дети ходили по домам и пели рождественские песни. За это они получали вознаграждение: фрукты, сладости, а иногда и деньги. А в рождественское утро все шли в церковь еще при свете свечей. Дети с нетерпением ожидали Рождества, одевались в новую одежду и спешили в церковь, чтобы петь там праздничные хоралы.
В нашей евангельской церкви сбор пожертвований по случаю праздников производили дети. В это время они пели по-турецки короткую песню, повторяя ее несколько раз. В переводе на русский она звучала так: “Пусть падают, падают лепты во славу Иисуса Спасителя”.
Однажды на Пасху дошла очередь и до меня собирать пожертвования. Мне было около четырех лет. Когда я с пением шел по рядам с тарелкой, заметил богатого человека — он был единственным в городке торговцем солью — и, подойдя к нему, я изменил слова и пропел: “Пусть падают, падают золотые монеты во славу Иисуса Спасителя”. Купец понял, что песня обращена к нему. Он вытащил из кошелька золотую монету и положил ее на тарелку. Моей радости не было предела.
Пасхальный праздник продолжался три дня. После утреннего богослужения нищим раздавали обеды, катали яркие крашеные яички. Иногда, чтобы доставить удовольствие публике, молодые люди устраивали состязания по борьбе.
Недалеко от города протекала река Саврын с кристально чистой водой. Шестилетним мальчиком я часто ходил с отцом за водой, а позднее привозил воду на осле самостоятельно, и это доставляло мне истинно детскую радость. Я охотно ухаживал за ослом и лошадью, любил их и долго плакал, когда наша лошадь сдохла.
В то время жены из бедных семей стирали на берегу реки белье и там же сушили. Молодые женщины покрывали свои лица паранжой и не разговаривали с мужчинами, даже со свекрами, а на их вопросы отвечали кивком головы. Все их поручения выполняли беспрекословно. Таков был обычай, и он свято соблюдался.
Однажды к нам в гости пришла семья, и среди них была молодая женщина. Отец попросил ее принести воды. Она принесла, он выпил, поблагодарил и сказал женщине:
— Скажи “на здоровье”.
Она движением головы ответила отрицательно.
Отец несколько раз повторил просьбу, но та каждый раз качала головой. Отец возвратил ей стакан, и женщина, опустив голову, удалилась. Я с любопытством наблюдал за ними и понял, что моему отцу не нравились традиции, унижающие женское достоинство.
Армянская семейная жизнь в те времена была исключительно высокоморальна. Об изменах и разводах не могло быть и речи. Юноши и девушки до бракосочетания не осмеливались даже смотреть в лицо друг другу. Понятно, что из таких семей происходили честные и нравственные люди.

НАША СЕМЬЯ
Мой отец Маркар Галустян обратился к Господу в юношеском возрасте и перенес гонение за веру. После окончания Библейской школы в Мараше он женился на девушке по имени Турчи Элважян, а позже служил пастором в Хасане, затем в Каре-Базаре. Он был истинным христианином и образцовым отцом. Несмотря на маленькое жалованье, мог кормить и одевать свою семью.
Мы ежедневно утром и вечером имели короткие семейные молитвенные собрания и воспитывались для благочестивой жизни. Отец учил нас любить друг друга, почитать старших, подчиняться им. Отец никогда не вступал в спор с матерью, она почитала его подобно библейским женщинам.
В то же время я был очень шаловливым ребенком и потому чаще, чем другие, бывал наказан. Но каждый раз, совершив тот или иной плохой поступок, я тяготился совестью и часто унывал. Мой старший брат не имел особой страсти к учению и предпочел обучиться сапожному ремеслу. А старшая сестра Огнив из-за слабого зрения не могла продолжить образование и помогала матери по дому. Гулица и Елена, младшие сестры, после окончания городской школы продолжали образование в американской школе для девочек в городе Адане.
В середине лета мать отправилась в Мараш, чтобы увидеться с родителями, братом и сестрами. Отец не хотел ее отпускать — мать была беременна, — но, уступив просьбам, нанял лошадь и отправил ее вместе со мной.
Родные, которые давно нас не видели, встретили с радостью, но, увы, радость была недолгой. Вскоре мама заболела, слегла в постель и уже больше не вставала до самой смерти. Ее отправили в больницу. Главный врач, близкий друг отца, сделал ей операцию, но напрасно. Через два года она умерла, и я остался сиротой в городе Мараше. Дедушка и бабушка, а также тетя заботились обо мне, любили меня, но материнской любви заменить они не могли. По окончании лета отец увез меня в Каре-Базар.
Я был обрадован, увидев знакомый город, но в то же время сердце наполнялось скорбью. После похорон матери наш дом опустел и стал для меня пустыней. Тоска не проходила.
Отцу посоветовали жениться. После смерти матери прошел год. Однажды отец собрал детей и спросил каждого: “Хотел ли бы ты, чтобы я привел новую маму?” Все отвечали: “да”. Когда очередь дошла до меня, я смело сказал: “нет”. Все удивились, отец смутился моим неожиданным ответом, но ничего не ответил. Теперь я представляю его смущение и боль души в то время.
Вскоре после этой беседы отец поехал на евангельский съезд в город Адана и женился там на вдове.

ПОГРОМ 1909 ГОДА
Это было в субботу. Я работал у брата. Недалеко от нас находилась базарная площадь. Нашими соседями-лавочниками были два турка. Во время обеда я пошел домой, принес обед для себя и для брата. После обеда я приступил к работе, но в это время соработник брата попросил меня пойти к нему домой и отвезти на осле мешок зерна на мельницу. Я с удовольствием согласился. Но как только вышел из мастерской, услышал выстрелы на площади и крики: “Татун! Татун!” (“Лови! Лови!”). Из любопытства я побежал в сторону крика, но на пути встретил знакомого молодого человека, с двухлетним братишкой бежавшего навстречу.
— Что случилось? — спросил я его.
— Спасайся! Резня!
Я видел, как армяне с ужасом на лицах бежали в сторону нашей улицы, а за ними гнались турки с обнаженными кинжалами.
Вместе с молодым армянином мы добежали до нашей улицы, бросились во двор одного богача-армянина и остановились, прислушиваясь к душераздирающим крикам. Позднее я узнал, что турки зарезали отца этого молодого человека, а сам он чудом спасся бегством.
Я прибежал домой. Мачеха гладила белье, не зная, что творится на улице. Рассказал ей, что турки могут ворваться к нам. Мачеха вынула из сундука хранившиеся там деньги, взяла младшего брата, мы побежали к церкви и закрылись там на замок. Было очень страшно и тревожно.
Рядом с нашим домом жила большая семья, четверо женатых братьев. Двоих не было дома, двое других, имея оружие, охраняли дом. Когда настал вечер, они пригласили нас под свою защиту.
Напротив нашего дома жил богатый портной. Он строил рядом новый дом, с ним были мастера и работники, молодые армяне. Хозяин вооружил их и приготовился к самообороне. Там же собрались ближайшие соседи. Ночью они перевели нас к себе, считая, что у них более безопасно. Окна дома смотрели на площадь, что облегчало наблюдение за турками. Третья сторона дома выходила на двухэтажный дом богатого турка, где тоже сидели вооруженные люди и время от времени перестреливались с нами. Два дня прошли спокойно. Мы не выходили из дома. Но на третий день турки прибегли к хитрости. После обеденной молитвы они вышли из мечети большой толпой, остановились против нашего дома и начали кричать:
— Хорошая новость. Вы получили прощение султана, поэтому мы не будем нападать на вас. Если вы принимаете прощение, то повесьте белый флаг.
Люди по наивности поверили туркам и вывесили белый флаг. Те тут же окружили дом, начали биться в двери. Прощение и заключение мира были лишь уловкой. Турки стали ломать двери, наши выстрелили залпом и убили нескольких погромщиков.
В момент перестрелки комната наполнилась дымом. Я начал просить мать уйти из дома. Сестра Гулица одела меня в женское платье, повязала платком, как девочку, и мы вышли. Женщин турки в тот момент еще не убивали. Так как улица была наполнена вооруженными людьми, мы вышли через сад и остановились у дома знакомого турка. Увидев нас издали, турки, размахивая оружием, закричали:
“Женщины, идите сюда, вам опасность не грозит”. Мы молча прошли сквозь их ряды. Я был самым последним. Вдруг один высокий араб схватил меня и сказал: “Это мальчик!” Он тут же хотел пристрелить меня, но в этот момент подошел турок, вырвал меня из его рук и повел к себе домой.
Это был Мамед-ага, которому я давал лекарство в аптеке. В пути я сказал ему:
— Мамед-ага, ты помнишь, как я давал тебе лекарство, а теперь ты хочешь убить меня?
— Нет, мальчик, я хочу спасти тебя от неминуемой смерти.
Он привел нас в свой дом, принес хлеб и сыр, велел не выглядывать на улицу и не выходить со двора.
У Мамед-аги мы пробыли около часа. Там я преклонил колени и молился: “Господи, если ты избавишь меня от рук турок, я буду служить тебе всю жизнь”. А в это время жены Мамед-аги поставили условие моей мачехе и сестрам и еще одной женщине: “Если вы примете магометанство, мы накормим вас и спасем от гибели”. Мачеха и сестры безбоязненно ответили, что они не могут отречься от Христа, если даже им угрожает смерть. А другая женщина от страха приняла предложение турчанок, и ее покормили.
Мамед-ага позаботился, чтобы нас перевели на французскую фабрику. Пришли жандармы и повели нас под охраной на фабрику, которая была под опекой правительства. На этот раз я не укрывал себя покрывалом, но был в женском платье. По дороге жандарм сказал мне:
— Девочка, пройди на ту сторону.
Я был рад, что меня снова приняли за девочку.

НА ФРАНЦУЗСКОЙ ФАБРИКЕ
На фабрике было два отделения: первое — ткацкое, второе — мукомольное. Хозяином этой фабрики был француз. Он был добрым человеком, приютил у себя сирот и вдов и, хоть и скудно, кормил нас во время резни, которая продолжалась почти три недели.
На фабрике собралось более двухсот человек, но мы жили как одна семья — в любви и согласии. Горе сплотило людей.
На фабрику привели раненую армянку, жену того портного, в доме которого мы прятались два дня. Она рассказала, что турки, окружив дом, подожгли его, а выбегающих из дома расстреливали и резали без разбора. Она смогла выползти из горящего дома и упала без сознания. Ее подобрали жандармы и привели на фабрику едва живую, обгоревшую.
За три недели почти все армяне-мужчины в городе были убиты, а многие женщины изнасилованы.
В то время мне было трудно разобраться, что происходит, чтобы видеть Божье предопределение в отношении меня и нашей семьи. Позже, размышляя обо всем происходившем во время резни, я увидел руку Божию, три раза избавившую меня от смерти.
В тот же день привели на фабрику знакомого аптекаря, раненного в голову. Он рассказал о мученической смерти моего отца, и каждое его слово осталось в памяти до сего дня.
Перед началом резни отец и 12 членов церковного комитета собрались в аптеке для обсуждения вопроса о предстоящем церковном съезде. Как только началась резня, мой отец вместе с церковным комитетом пошли к городскому голове, чтобы ходатайствовать о прекращении злодеяний. Отец осмелился взяться за это дело, так как градоначальник его уважал и даже за несколько дней до резни приходил к отцу поздравить его с днем Пасхи. Он сказал отцу, что не может остановить погромы, так как приказ пришел от самого султана. Единственным путем спасения от смерти могло быть принятие магометанства. Впрочем, это и было, кажется, главной целью погрома. Отец решительно отклонил это предложение и сказал, что он не может отречься от своего Спасителя.
После этого градоначальник передал делегацию в руки головорезов. Они выстроили в один ряд 10 человек и одного за другим умертвили путем отсечения головы. Когда очередь дошла до моего отца, он попросил, чтобы ему дали время для молитвы. Получив разрешение, он преклонил колени и сказал: “Господи, прости им, ибо не знают, что делают. А я предаю душу в Твои руки”.
Когда отец закончил молитву, турки ему, связанному, отрубили голову.
Затем очередь дошла до аптекаря. Вдохновленный смелостью и молитвой моего отца, он тоже решил принять смерть, но не отрекаться от Господа. Палач взмахнул мечом, но в эту минуту подбежал другой турок и, вырвав у палача меч, крикнул:
— Что ты делаешь? Это же не армянин, а грек!
И он тут же обвязал аптекарю голову красной тряпкой. (В отличие от армян грекам было приказано повязывать голову красной тряпкой.) Так аптекарь оказался на французской фабрике.
После этих ужасных событий к нам прибыли миссионерки, и нас группами повезли в Адану. Моих сестер поместили в приюте для девочек, а меня взял к себе дядя Арменак.
К тому времени мой дедушка уже умер, а дядя был женат и имел двух дочерей. Все они любили меня. Я много времени проводил с дядей в его винограднике и старательно помогал ему при сборе винограда.

В ГОРОДЕ МЕРСИН
Вскоре среди армян разнесся слух, что турецкое правительство намерено устроить новую резню и что английские и французские корабли посланы к городскому причалу в Мерсин для защиты армян. Армяне начали спешно перебираться туда.
Во избежание грозящей опасности мы с сестрой также решила ехать в Мерсин. Прибыв в Мерсин, я встретил на станции молодого армянина. Он оказался земляком, хорошо знавшим моего отца, и предложил остановиться на его квартире. Гостиницы в это время были переполнены беженцами.
Рано утром я решил пойти на поиски работы, чтобы не быть обузой этому человеку. В городе я встретил друга детства. Встреча была неожиданной и радостной. В тот же день я устроился помощником официанта в кафе.
В то время мне было 13 лет, и несмотря на безработицу, я всегда находил работу. Я работал в кафе несколько месяцев, но как только опасность погрома миновала и беженцы начали возвращаться в Адану, я также вернулся в город, к которому уже привык.