Кровавый
геноцид 1915 года рассеял спасшихся по всему миру,
прежде всего по огромному сопредельному региону.Долгие
месяцы скитались армяне в поисках прибежища. Особенно туго приходилось сиротам,
многие из которых попали в различные приюты. Среди стран, принявших беженцев,
была и Греция. И не случайно. Армяне впервые осели в
Греции в V-VI вв., стали одним из основных этносов Византийской империи, частью
ее духовного мира. Армянское население Греции заметно прибавилось после
обретения ею независимости в 1829 году. Симпатии греков и армян имели крепкую
основу, прежде всего христианскую веру и общего врага — Османскую Турцию. После
резни армян в 1895-96 гг., геноцида и последующих лет на Грецию накатила волна
армян-беженцев. Греция, к тому времени не слишком богатая страна, безропотно
приняла армян. К 1922 г. число беженцев достигло 120 тысяч, из них 20 тыс. были
сироты. Время было крайне сложное и напряженное — уже третий год шла Вторая греко-турецкая война. То, что греки приняли и дали
кров армянам, дорогого стоит. Но дело не только в схожей исторической судьбе и
вере. Армян пригрели не только братья-христиане Греции и Болгарии, но и в
Сирии, Ливане, других мусульманских странах. Везде, где люди могли сострадать,
сопереживать и любить себе подобных. Армяне нигде в долгу не оставались и стали
активными, деятельными и законопослушными гражданами. Никто и никогда не
попрекал их куском хлеба. Одним из сирот был мальчик из Трабзона
Дживан Аристакесян,
подростком попавший в Грецию из американского приюта. Дальнейшая его жизнь тоже
немалая одиссея. В 1927 году он добрался до Армении, закончил
университет, в 37-м был направлен в Капан, стал директором средней школы.
Участвовал в войне, попал в плен, каким-то образом вновь попал на фронт, был
ранен. После войны вернулся в Капан. Попал в списки депортируемых, но вместо Сибири был направлен в Каджаран — помог знакомый начальник роно.
После смерти вождя народов Дживан Аристакесян
вернулся в Капан, где и учительствовал до начала 80-х
годов. Умер в 96-м, оставив по себе добрую и благодарную память. Он написал
воспоминания о своих сиротских годах, отрывки из которых мы предлагаем
читателям. В его простых, бесхитростных строчках прослеживается судьба целого
поколения — трагического, но не озлобленного. Полностью воспоминания
опубликованы в журнале “Анив”.
ДАРДАНЕЛЛЫ
...Нас
останавливали перед турецкими пограничными постами. Входили все те же
отвратительные турки. Мы друг друга ненавидели — такова была абсолютная правда.
Где бы мы ни оказались, так и будет, поскольку расплата за содеянное все еще не
свершена.
Большая часть беженцев сошла в Константинополе, чтобы отсюда отправиться в
Румынию и другие страны. Среди них Карапет и Галуст из нашего рода. Сина с тремя детьми добралась до Афин.
Потом я узнал, что во время выгрузки архив приюта не удалось доставить до
берега. Он упал в море и потонул при не известных мне обстоятельствах. Гибель
архива стала концом трабзонского периода нашей жизни.
Мы проходим по Дарданеллам. Ночь, с обоих берегов светят сторожевые огни.
Корабль скользит безмолвно и спокойно. На рассвете мы оказались уже в греческой
части Эгейского моря. К ночи прибыли в порт Пирей,
где простояли до утра. Многие сошли на берег, остались только воспитанники
приюта.
Продолжались переговоры — кто должен сойти, кто может остаться, куда пойдет
корабль и т.д. Наконец солнечным, теплым и безмятежным утром перед нами
открылись лучезарные берега древней Спарты. Судно медленно приближалось то ли к
свободе, то ли к новой неопределенности. Немного растерянные ступили мы на
новую землю. Выяснилось, что “Нью Ист Рилиф” собирает всех
привезенных из Турции сирот в греческом городе Лутраки
на Пелопоннесе, а оттуда отправляет на остров Корфу и в другие населенные
пункты. Мы остались в Лутраки. Наши учителя, видимо,
сошли в Афинах — мы их больше не видели.
ГРЕЦИЯ,
ЛУТРАКИ
Лутраки состоял из двух
частей. Первая представляла собой бедную старую деревушку на пологом склоне,
вторая — совсем недавно открытую зону лечения и отдыха, с большими трехэтажными
особняками без всякой зелени, расположенную непосредственно на берегу, вокруг
теплого минерального источника. Только отдельные высохшие кусты и рощи крепких
короткоствольных олив на сельскохозяйственных участках. Весь этот санаторий
греческое правительство выделило в качестве сборного пункта для армянских сирот
из приютов, предоставило без всякой дипломатической грязи и политической
выгоды. Вот вам древнегреческая, эллинская светлая душа. Это стало важным
событием неразрывной общности, вековечного соседства. Как на древней монете —
греческая решка, армянский орел, то и другое вместе.
Как выразить нашу признательность? Здесь нас опекали так, будто мы оказались в
ласковом уголке дома своей матери-Армении. В благоприятных условиях наша
сиротская жизнь с первых же недель забила ключом. В чем мы нуждались —
нормальные условия жилья, одежда, еда в необходимом количестве, хорошо
организованный внутренний уклад жизни с неограниченной самостоятельностью. И
началось Возрождение — жизнь зажужжала, как улей весной. Педагогическое
воспитание шло полным ходом, только без школьного учебного процесса.
Группы рисования, лепки, пения, спорта, различные экскурсии... Одним словом,
немеркнущий разгар армянской жизни. Каждое утро все до последнего должны были
строиться перед школой на проверку и гимнастику. Питание по режиму и в должном
объеме, по очереди в общей столовой на открытом воздухе. Каждое утро
обязательно вкуснейшее какао. Расписание на день для каждой группы, у каждой
свой специалист-руководитель. Не забуду общие для всех вечера пения под
руководством парона Левона. Сколько усилий приложил
он, с каким усердием он готовил нас к исполнению огромного фрагмента сюиты
Комитаса, подготовленной для хорового исполнения композитором Кара-Мурзой.
У каждого из сирот было свое ремесло, свое искусство. Я, к примеру, учился
гравировке по мрамору, девочки — рукоделию и домоводству. С нами смешались
взрослые, уже окончившие школу сироты. Мы узнали, что существуют Советская
Россия и кусочек Армении. Но что это был за советский строй? Потом уже дело
дошло до имен и тезисов Ленина, Шаумяна, Мясникяна.
КОРИНФ
Незабываемым
остался день экскурсии в Коринф. Взяв в дорогу дневной запас еды, мы группой в
80 человек из старших сирот и учителей ранним утром двинулись в путь в сторону
моста над Коринфским каналом. Дорога к крепости на подступах к Коринфу
пролегала среди возделанных полей и виноградников. У входа в крепость тонкой
струйкой бил чистый, прозрачный источник, отделанный каменными плитами. Мы
выпили из него и, присмотревшись, обнаружили какие-то надписи на турецком языке
арабским шрифтом. Заметив наше замешательство, к нам подошел какой-то грек.
— Видите эти буквы? Это написал турецкий захватчик, чтобы присвоить себе нашу
страну. Мы не трогаем эту надпись. Каждый раз, проходя мимо, плюем на нее — да
будут прокляты рука и нога этого змеиного отродья,
исчезнувшего из священной Эллады. Пойдите полюбуйтесь,
как восстало славное прошлое нашей Спарты, нашего Коринфа! Несчастная Армения,
бедные сироты.
Он выпил воды, омыл лицо и плюнул на турецкую надпись.
“МАТРИАРХАТ”
Ближе
к весне нас из Лутраки стали распределять по другим
районам. Мы попали на остров Сирос с маленьким,
бедным и скромным городком, остальные — на знаменитый Корфу, известный своим
чудесным климатом. На равнине, за маленьким холмом и крепостью, началось
строительство — сироты строили себе пристанище. Поднималось огромное здание в
окружении палаток и времянок.
Мы разместились во времянках, здесь были и столовые, и клуб, и бараки сторожей.
Нас тут же распределили по обязанностям — рабочие, надзиратели, охранники,
работники кухни, санитары, уборщики. Я попал в охрану.
Работа кипела. Ребята таскали на своем горбу камни от находящейся на
возвышенности каменоломни до самой стройки. Существовали нормы, загружали по
силам, но “конвейер” должен был работать бесперебойно, никто не имел права
выпадать из цепочки. Через каждые две-три сотни метров стояли и покрикивали
надзиратели, тоже из армян. Обессиленные парни падали под тяжелой ношей, многим
становилось плохо.
“Для себя строите, айда!” Позже выяснилось, что
строили мы не для себя. Мы не имели права бросить лагерь и уйти в город.
Старшие нарушали это правило, но уличенных наказывали.
В городе царил настоящий “матриархат” — мужчин было очень мало. Говорили, что
слишком много молодых ребят погибло в освободительной войне, девушки остались
без женихов. И в самом деле — проходишь по улице, а тебя зовут, подают знаки из
окон и дверей: “джиги-джиги”.
Дома, большей частью двухэтажные, плотно примыкали друг к другу. У берега,
посередине главной площади города, стоял мраморный памятник местному герою,
вокруг — цветник и мощеная площадь для пения, танцев и прогулок на свежем
воздухе. Все это происходило вечером, когда мы не могли находиться в городе.
Днем было легче и удобнее, старшие заходили в дома приласкать женщин. Что
говорить, и наши парни были хороши собой, и женщины — красивые, ухоженные, со
вкусом одетые и доступные.
ДЖИГИ-ДЖИГИ
Не
знаю, платили или нет наемным работникам, нам платы не давали, хотя едой и одеждой
мы были довольны. Случалось, что мы дежурили у входа днем, хотя основная наша
работа была по ночам — охрана всего лагеря. В свободное время я читал или марал
бумагу.
Начальником охраны был очень знающий, интеллигентный человек. По ночам он
обучал меня астрономии, подробно рассказывал о созвездиях. Небо здесь всегда
было ясным, ни облачка. Я узнал небо, небесные законы и стал отождествлять
звезды с нашими сиротскими душами. Однажды мой старший приятель потащил меня в
город, в гости. На мои немые возражения у него был один ответ:
— Ты только посмотришь со стороны.
На это я согласился, мы пошли. На первой же улице нас подозвали:
— Джиги-джиги.
Мой друг смело открыл дверь и потащил меня за собой на второй этаж, где нас
ожидали три девушки — “ористе”. Он обнял одну из них,
а я, воспользовавшись тем, что он отвлекся целуясь,
бросился прочь, когда самая младшая распростерла объятия, чтобы прижать меня к
груди. Я был еще слишком мал, и страсть не терзала меня так, как моего товарища
— кажется, его звали Керобе. Со спокойным сердцем я
вернулся в палатку.
Однажды вечером мы вышли на прогулку. На площади — деревья, огни, музыка, песни
и пляски, мороженое, сладости. Но в отсутствие денег мы были обречены
оставаться в стороне от общего веселья. В поздний час мы вернулись на
дежурство.
Такой была наша повседневная жизнь на Сиросе, где
властвовали голоса надсмотрщиков: “хей-айда”, “стен”,
“глигора”. Сиротский конвейер крутился до
отрезвляющего крика — “шабаш”.
Осенью нас перевели на новое место. Но прежде мы стали свидетелями городской
общенародной демонстрации, которая проходила с плакатами под музыку и возгласы
“Зите Фластирас!”
Полководцу Фластирасу удалось восстановить упавший
дух войск, собрать все силы и поставить преграду победоносному кемалистскому наступлению на пути из Адрианополя
в Салоники, нанести там контрудар. Мы тоже приняли участие в шествии, кричали
“Смерть туркам!”, “На Смирну!”, “На Киликию!”
“БУДЬ
ЧЕЛОВЕКОМ, ВНУЧЕК!”
Это
было в 1924 или 1925 году. Я попал в группу, которую отправляли в Македонию. Сирос остался далеко позади. Во время свирепеющего шторма
мы прошли мимо города Салоники. Проплыли мимо скал с кельями
монахов-отшельников. Приблизились к проливу Халкита,
по всей его длине море между материком и островом оставалось спокойным. Ранним
утром добрались до порта Гавала, где началась
разгрузка корабля. Вышли на берег.
Это был славный город в самом сердце греческой Македонии, с небольшим спокойным
заливом, несколькими засыпанными щебенкой улицами, двухэтажными маленькими
домами и магазинчиками. Мы стояли в ожидании распоряжений, как вдруг послышался
шум. Люди сбегались, собираясь толпой вокруг человека с ослом.
— Бейте его, это турок.
Человек просил, умолял не бить его, говорил, что он местный крестьянин, что у
него дети.
— А где наши отцы, наши дома? Скажи, турок!
Я побежал, пролез в щель между людьми, чтобы помешать.
— Не бейте, жалко! Он же один, он крестьянин!
Почему я пожалел его, почему плакал? Вспомнил моего Тацу,
убитого турками. Он говорил: “Будь человеком, внучек, не становись зверем”.
Турка и его осла освободили подоспевшие полицейские.
ВПЕРЕД,
В АФИНЫ
Мы,
вольные ребята, решили двинуться в поисках работы в Гавалу.
Пошли босиком, чтобы не износить обувь. Под вечер мы добрались до города. В
американское благотворительное общество я пришел больным. Мне могли отказать за
то, что я самовольно ушел от чорбаджи, сказать, что
они не имеют дела с вольнонаемными рабочими, но вместо этого меня, как
бездомного и больного, отделили от других ребят и отправили в собственную
больницу общества. Я так им обязан... В больнице были отличные условия. Я
оставался там совсем недолго — не хотелось стать обузой. На следующий же день я
сбежал из больницы.
Остался без дела, ничего не имея за душой, слабый, еще
не излечившийся. Смеркалось, я стал мерзнуть. Прошел в ночи сколько смог.
Садился, ложился, засыпал, просыпался и опять шел вперед. Который час, где я
нахожусь — меня это мало интересовало. Я должен жить, пока еще могу дышать.
Выглянуло солнце, земля согрелась, я больше не чувствовал слабости, немного
оживший, открыл глаза и спустился с возвышенности к источнику. У меня был с
собой больничный паек — я съел его, запив водой, снова пустился в путь. Не
скоро мне удалось сесть на фургон. В Ксанте я не
сошел, отправился прямиком в Чабалчу. Заночевал под
стеной приюта. Наутро увидел ребят и девочек, они тайком вынесли мне еду.
Обращаться к начальству было бесполезно, меня бы точно не приняли.
Через несколько дней я выздоровел. Подружился с одним из ребят, с которыми мы
решили идти в сторону Трамы, найти себе в одной из
деревень работу и жить своим трудом.
И вот пошли мы от села к селу. В первом народ в большинстве работал в поле,
оставшиеся женщины и девушки стали нас расспрашивать.
— А кто вы?
— Армянские сироты.
— Жаль, но здесь работы нет.
То же самое повторилось и в следующем селе, и в других. Мы имели при себе
немного денег, но даже за деньги не могли раздобыть ее. Пару раз нам дали
немного еды бесплатно. Пошли на Серез. Этот маленький
городок был еще дальше Гавалы. Тем не менее мы направились туда. Сколько мы шли — одному Богу
известно.
Надо сказать, что вся Македония, как и вся Греция, была полна армянских сирот.
Девочек уже начали распределять по местным семьям. Везде нас, “арман орфан”, узнавали. Вечером
мы были в Серезе — добрались босиком, полураздетые.
В это время я узнал, что матушка Сина из нашего рода поселилась в Афинах,
разыскивает меня. Через Серез проходила железная
дорога Салоники — Афины. У нас было несколько драхм, и я предложил поехать в
Афины, если не найдем здесь работы...
ПОИСКИ
РОДНЫХ
Салоники
остались позади, и как-то вечером мы прибыли на единственный столичный вокзал в
северо-западной части города, недалеко от центра Афин, от Омонии.
Переночевали в вагоне. Утром первым делом узнали, где находится армянская
церковь. Кто мы, чьи мы, никого не интересовало. Мы объяснили, что пришли из
Македонии, здесь, в Афинах, у нас есть родные, но мы не знаем, где они.
Я мог назвать только имя и фамилию:
— Аристакесян Сина, невестка из нашей семьи. У нее
есть дети, девочку зовут Югабер...
Седоволосый старик стал водить пальцем по спискам — по реестру армянского
рассеяния.
— Где ты их найдешь, ахпар, так ничего не выйдет.
К счастью, в этот момент вошел человек спросить, нет ли для него письма. Усталый от просмотра списков Геворг
посмотрел на вошедшего.
— Вот человек из Фикса. Знаешь женщину по имени Сина Аристакесян,
дочку зовут Югабер?
— Да-да, знаю. Бедная женщина, живет возле нашей палатки.
— А у тебя кто есть? — спросили моего товарища.
— Никого. Я здесь никого не знаю.
— Откуда ты?
— Из Кесарии.
— Геворг, в Синкутии есть
люди из Себастии, не так ли?
— И из Малатии есть, парон Геренц, — ответил Геворг.
— Вот и отправьте туда, там что-нибудь придумают. Можем мы сейчас достать
одежду, обувь? Оденем парней перед дорогой.
Мы оделись и расстались навсегда.
...С помощью проводника я отыскал палатку, где жили осколки нашего рода. Мы
снова встретились после Трабзона. Сын Сины Овсеп стал чистильщиком обуви: достал корзину, щетки,
краску и отправился на улицу. Места повсюду были заняты, за каждое требовалось
платить свой налог. Но он преуспел настолько, что смог добраться до Омонии. Дохода там было больше — как-никак сердце города.
ГРЕЧЕСКАЯ
РЕШКА, АРМЯНСКИЙ ОРЕЛ
И
вот я живу в довольно просторной полуизношенной
палатке вместе с малочисленной родней. Рядом с нами жила молодая семья Асатура, парня из нашего приюта. Он взял в жены девушку из
приюта по имени Зепюр. Каждый день меня свербила одна и та же заноза — найти работу, заработать на
жизнь. Что я умел, какой имел выбор? Единственной реальной для меня работой
была черная — на новых строительных площадках. Например, прямо напротив нашего
Фикса, на пустынном склоне, идущем от Акрополя. Тогда свободно выделяли
желающим участки земли, была бы только возможность строить. Весь день я совался
туда и сюда, но меня не брали, считали слишком молодым.
Иногда получалось найти работу на день или на неделю. Вскоре я приобрел навыки
рабочего-строителя и нашел работу, по крайней мере на
сезон. Но полагаться на это было нельзя. Раздобыл поднос торговца, повесил на
грудь и стал продавать всякие мелочи. И это не удалось. Во время зимних ветров
мы сидели, укрывшись в палатке. Как-то пришла сестра тикин
Сиран Амест и сказала:
— Приехал из Америки человек, хочет жениться. Давайте ему покажем вашу Югабер... Если понравится,
пусть увезет ее.
Но ее увез в Америку другой человек. До этого он повел меня к главе местной
армянской епархии и попросил:
— Если вам, святейший, понравится этот грамотный юноша, возьмите его на работу
вместо меня, рассыльным.
После нескольких вопросов святейший с удовольствием
принял меня на работу. Каждый месяц я приносил домой зарплату. Открылась новая
страница в моей жизни. Мы, ребята из Трабзона,
объединились и первым делом создали художественный клуб “Кнар”.
Установили правила, написали программы. Вскоре жизнь армянской общины
наладилась и закипела...
Подготовила
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН, «Новое время» |
